"Лазарь Кармен. Мурзик" - читать интересную книгу автора

как самую обыкновенную нитку, завязал в узел. Движение по ней было прервано.
Крыса указал рукой на эстакаду и спросил:
- А это для чего они сделали? Мешало им? Будут теперь плакать
полежальщики и элеваторщики.
- Сносчики плакать не будут, - робко заикнулся Апостол. - Больше работы
им.
- Пожалуй, - согласился Крыса. - Они давно сами с удовольствием спалили
бы эстакаду.
Беседуя, Крыса медленно оглядывал набережную, и лицо его становилось
мрачнее и мрачнее. Гнев закипал в нем с прежней силой. На месте цветущего
порта чернели одни кучи мусора, битого стекла, жалкие руины без крыш, с
провалившимися ступенями, и кругом пахло гарью.
Он остановился наконец на большой обгорелой деревянной коробке. Она
валялась под эстакадой.
- Хорошая была ховира, - протянул Крыса мечтательно.
Апостол посмотрел в ту сторону, куда смотрел Крыса, и подтвердил:
- Хорошая.
Эта коробка была сорный ящик, куда дикари прятались от полиции во время
облавы и во время безработицы, когда у них не было четырех копеек на приют.
- Хоть бы это пожалели. Дьяволы!
- Слышал я давеча одного оратора, - проговорил, точно про себя, после
продолжительной паузы Крыса, - студента! Стоял на бочке, махал красным
платком и колеса наворачивал всем. Тра-та-та, тру-ту-ту! Социвилизм,
равенство, пролетарий и еще что-то насчет фабрикантов и помещиков дудил. А я
слушаю, слушаю и думаю: "Молодой еще, молоко на губах у тебя не обсохло, а с
богом воюешь. Хочешь перевернуть мир..."
Товарищи, увлекшись разговором, не заметили, как к ним подъехали два
грозных на вид конных стражника.
- Вы что тут?! - гаркнул один и поднял нагайку.
- В участок хотите?!
- Социалисты!
- Какие мы социалисты! - пролепетал Крыса. - Мы угольщики!
- А, разговаривать?!
Стражники наехали на них, и они шарахнулись в сторону.
Крыса пошел бродить по набережной. Ему хотелось полностью увидать
картину разгрома и пожарища.
Было пусто и дико. Так пусто и дико, что Крысе жутко стало. Он с
грустью вспомнил, что здесь делалось недавно.
Гремели десятки паровых кранов, лязгали якорные цепи, звенело листовое
котельное железо, ревели тысячи быков, ржали лошади, блеяли овцы; как черные
муравьи, копошились всюду - во всех гаванях, на палубах, сходнях, в трюмах,
на эстакаде, под эстакадой - босяки; банабаки весело лопочут на своем
гортанном языке - "Ахшамхайролсун, сабаныз, хайролсун". Московская артель,
облепив конец, как мухи кусочек сахару, волочит по сходне с палубы железные
части молотилок или куски чугуна, подбадривая себя "Дубинушкой": "Эй,
у-ухнем, зе-е-леная сама пойдет!" Здесь выгружают каррарский мрамор, хлопок,
мессинские апельсины, клепки, марсельскую черепицу, копру, изюм, кардиф, там
нагружают пшеницу, сахар, свинец, лес, быков.
Быков поднимают высоко над трюмом, как щенят, и они жалобно мычат и
дрыгают ногами. Вот громадный бугай с длинными и острыми, как штыки, рогами.