"Лазарь Кармен. Мурзик" - читать интересную книгу автора

- Жив? - презрительно спросил Костя.
- Жив, - ответил заискивающе Крыса.
- А я думал, что перевернулся.
- А много народу перевернулось, - сказал со вздохом Сеня. - Говорят,
тыщу человек наберется.
- Какой там тыщу! - ответил Костя. - Больше. Сейчас только три
платформы с покойниками провезли. А погорело-то сколько!
Крыса вспомнил про Мишу и побледнел.
- Там, где пили, там и крышка.
Костя вдруг сделал блаженное лицо и сказал, звонко прищелкнув языком:
- Зато выпито было сколько! Мам-ма!.. Я один пять посуд шампанского
выдул, две малаги и одну рому, а Гришка Косарь - целый бочонок портвейну.
Вот крест. Дай бог в другой раз не хуже!
Крыса нахмурился и проговорил мрачно:
- Счастье большое! Душу чертям за выпивку продали, порт разорили. Была
корова, а вы взяли ее и зарезали. Идолы!
- А много нам от этой коровы молока перепало? - сердито спросил Костя.
- Сколько бы не перепадало, жить можно было.
- Тебе-то ничего... жить можно было, потому что много тебе надо,
дикарю-обормоту... Тоже жизнь!.. Без бани!.. Обжорка!.. А это ничего, что
порт сгорел. Не умерли еще рыбалки,[2] косовицы и Юзовка. Сегодня же заберу
причиндалы, велю на прощанье в "Испании" завести машину, пусть "Сухою
корочкой питалась" сыграют, и марш в дорогу.
- Тебе хорошо, - проворчал завистливо Крыса, - ты молодой, здоровый, а
мне - шестой десяток. Куда денусь?
- А нам какое дело?!
- Эх, нехорошо, грешно! Крыса покачал головой.
- Чего?
Крыса скривил рот и хрипло и с фальшивой улыбкой спросил:
- Ты тоже... поджигал?
- Да! - ответил Костя, смело посмотрев ему в глаза.
- А знаешь, что за такую штуку тебя могут по закону?...
Лицо Кости исказилось злобой. Он придвинулся к Крысе, схватил его за
ворот и спросил грозно:
- А ты, может быть, капать, доносить?
Он развернулся, и Крыса отлетел шагов на десять в сторону.
Крыса неуклюже поднялся с земли и, прихрамывая и косясь испуганно на
Костю, заковылял по направлению к эстакаде.
- Только попробуй капать! - крикнул ему вдогонку Костя. - Останешься
доволен!
Крыса заковылял шибче и заплакал.
Крыса плакал не столько от боли, сколько от того, что порт разорен,
погиб и вместе с ним погиб и он - типичнейший представитель его.
То, что произошло на его глазах, представлялось ему диким, преступным,
непоправимым.
Порт был его логовищем в течение сорока лет, и он чувствовал себя в нем
превосходно, как истый портовый дикарь. Его не смущали ни смрадные приюты,
ни обжорка, где кормят падалью.
Семь лет назад в порту организовалось портовое санитарное
попечительство. Крыса фыркал и ворчал. Они так свыклись с грязью.