"Лазарь Викторович Карелин. Даю уроки" - читать интересную книгу автора

фирменные, и эту гонконговскую рубаху с погонами, которые, отстегни их,
могут рукава держать. Удобная штука. Материальчик такой, что потей под ним
сколько угодно, а пот не проступит. Ветерок чуть дунул, а тебе прохлада.
Нет, этот тянул сам по себе, хотя и одежда тоже роль играла. Алексей сказал:
- Рубашечка у вас ну прямо для наших мест! В Гонконге брали?
- Какая осведомленность, - улыбнулся Знаменский широко, приязненно,
выложился для этого малого, еще не зная, как всякий приезжий, кому как себя
подавать, и уже не умея, - в растерянности жил, - оценивать человека с
первого взгляда, даже полувзгляда, а умелость эта, наука эта им вроде бы
была освоена, и давно. Все разлеталось, потери ощущались по всем линиям, он
растерялся перед жизнью и знал, что растерялся. Стал путаться: не то
говорить, не так себя вести. Вот улыбнулся этому бараночнику, будто королю
Иордании. Господи, а он знал этого короля, седенького такого короля,
веселостью и даже озорством не пускающего себя в старость. Господи, он знал
его, был у него в гостях, в громадной машине с ним сидел, куда-то они ехали
веселиться... Вспомнил и не поверил себе. Не было этого! Но все помнилось,
вспомнилось. Сожженная зноем древняя земля, путь паломников трех религий,
близкие горы, могучие деревья вдоль шоссе и улыбчивый, коротко стриженный,
седенький мужчина в простейшей, распахнутой на седой груди рубашечке, но
это - король, и то, что он король, понимаешь по одному всего перстню на
безымянном пальце, по камушку в том перстне размером с голубиное яйцо. Вон
дворец какого-то богача на склоне холма и вот этот камушек. Они в одной
цене.
- Ты куда смотришь? - спросил Захар. Они уже ехали по шоссе от
аэропорта в город, по изнемогшей от жара асфальтовой полосе, пролегшей
извивами между домами-новостройками, в которых слепили, будто плавились,
стекла. - Не смотри пока, вот въедем в город, на проспект Свободы, там тебе
понравится.
- Не буду смотреть, - сказал Знаменский и поглядел на эти дома-коробки,
на землю вокруг, такую же древнюю, как та, еще стоявшая в глазах.
- Не смотри, не смотри, сейчас грянет город.
- Уже успел влюбиться в свой Ашхабад?
- Знаешь, а в нем что-то есть. Привораживает. Многие так считают. Но,
конечно, тебе, понаглядевшемуся...
- Мы товарищу покажем такие уголки, - оглянулся Алексей, сверкнув
молниями прищуренных глазок, - что... А как вы насчет дам?
- Алексей! - строго одернул его Захар Васильевич, не шутя
рассердившись. - Ну бабник, спасения нет!
- Это точно, разные мы, - сказал Алексей. - А в общем-то, все мы
бабники. Только один маскируется, тихарит, а другой - душа нараспашку.
- Ты на что намекаешь, это кто же тихарит? - Захар Васильевич даже
покраснел от негодования.
- Не о вас речь, Захар Васильевич, начальство вне подозрений. Да вам,
дипломатам, и нельзя.
- Что - нельзя? - спросил Знаменский.
- Все нельзя. Закованный народ. А чуть что, на коллегию.
- Это так, - и усмехнулся и погрустнел опять Знаменский. - Это уж
точно.
- Дамы, дамы, погубят они нас, - сказал Алексей, старательно крутя
баранку, обходил как раз пылящий и зловонный самосвал.