"Лазарь Викторович Карелин. Даю уроки" - читать интересную книгу автора

рискнул вышагнуть на открытое пространство, где стоял Ленин и где просто
невыносимым был зной.
Деревья в сквере росли в отступе от памятника, ему тут просторно было.
Все так просторно и должно быть этому человеку, обыкновенно, не картинно
вставшему тут, о чем-то, и верно, спрашивающему, руку вот приподнявшему,
чтобы этим движением помочь своему вопросу. Пожалуй, про это и спрашивал,
как, мол, живется-можется? Невыносимо стало Знаменскому стоять здесь и
смотреть на Ленина. Жгло солнце, но и жгли мысли. Даже не мысли, а одна
всего в тонкий звук вытянувшаяся мысль, даже не мысль, а этот именно звук
истончившийся, сверливший мозг, боль эта в мозгу, то чувство стыда, которое
взорвалось в нем, когда присел к столу, чтобы заполнить анкету. И тут
ударила эта боль, этот звук ударил, врезаясь в мозг. Смотреть на
вопрошающего, чуть пригнувшегося к тебе Ленина было невыносимо.
- Уйдем! Пекло! - сказал Знаменский.
После этой Ленинской площади под солнцем прохладными показались
истомленные в зное аллеи старых деревьев, которыми они пошли дальше. В
просветах между ветвями виднелись какие-то стены, торжественные проглядывали
портики, - они шли через центр, где стояли правительственные здания,
величественные среди величественных деревьев, загадочные от этого воздуха,
где воедино сошлись и запахи цветов на клумбах, но и горьковатый запах
грозной пустыни, нет-нет да и насылавшей на город огненный выдох своих
барханов, но и пронзительный, кинжальный ветер с гор, но и запах сомлевшего
асфальта, а все вместе - это был воздух города, вставшего на краю пустыни и
у подножья гор, города, под которым часто смертоносно дыбилась земля, где
жили смелые люди, про то не задумывающиеся, где живут и какие они. И рядом,
в двадцати - тридцати километрах отсюда, была граница с Ираном, и солдаты в
смешных зеленых панамках, часто попадавшиеся навстречу, были в черноту
опалены солнцем, еще более неумолимым, чем здешнее. Приграничный город. Да,
смелые люди.
Миновав чайхану, новенькую, современную, выполненную "под старину", но
не из дерева, не из влажной глины, а из бетонных плит, а потому совершенно
не манящую в свою бетонную прохладу, миновав вывернутые чашами купола
крытого рынка, эти чаши были тоже из бетона - здешний главный архитектор
всюду настаивал на этом несокрушимом материале, - миновав переговорный
пункт, из раскрытых дверей которого вырывались надрывавшиеся голоса,
пытающиеся докричаться до Москвы, Ленинграда, Мары, Ташауза, Кара-Калы,
Бахардена, Кушки, - про всю страну выкрикивали голоса, - миновав громадные
окна парикмахерской, где подвергались самосожжению женщины под сушильными
колпаками, пришли, наконец, на почту, на главный почтамт, который был тоже
из беззащитного стекла и неумолимого бетона. Взошли по ступеням. В
просторном зале гул стоял от работающих кондиционеров, ветерочки тут
проносились. Где-то за стеной трещали телеграфные аппараты, где-то девичьи
голоса вымаливали, выкликали из далекой дали все те же имена: Москва,
Ленинград, Мары, Ташауз... - и радовались, поймав их, и торопили,
приказывая: "Говорите! Говорите!"
Почта! Вместилище надежд и разочарований. Теперь ему часто придется
бывать здесь, нагибаться вот к этому окошечку с буквой "З", протягивать
паспорт.
Знаменский подошел к букве "З", достал паспорт, протянул его
молоденькой девушке, которая уже давно заметила эту нарядную пару, из