"Лазарь Викторович Карелин. Змеелов" - читать интересную книгу автора

на свой лад понять многое о другом, лишь глянув только. Глянув вокруг, а
синева в его глазах проснулась, Павел понял, что в вагоне его не осуждают,
что ему сочувствуют, придя к общему выводу, что он не с пьяной гулянки
возвращается, а что худо ему. Он обрадовался этому сочувствию чужих людей.
Они не чужими были, нет, не чужими. Если бы возможно было, если бы между
незнакомыми людьми были протянуты тоненькие провода, по которым можно было
переговариваться, он бы всем им сейчас рассказал о себе, все выложил, хотя и
сам толком не знал, про что ему говорить. Вот он едет не к чужому человеку,
к родной сестре, но что он скажет ей? В своих письмах к нему она так
надеялась на его возвращение, так ждала. У нее на руках была дочь на
выданье, в самой той поре, когда девочке нужна отцовская защита, нужна и
материальная помощь. Отца не было, он давно умер, Нина поднимала дочь одна.
Участковый врач, она легко согласилась уехать из Москвы, когда ей предложили
в Дмитрове место главного врача в заводском профилактории. Побольше была
зарплата, решалась проблема питания, давали отдельную квартиру. Влекло Нину,
что девочка будет расти поблизости от матери, в тихом городке, на чистом
воздухе. Решалась и проблема с московской квартирой, оставшейся им после
родителей, куда привел Павел свою молодую, статную жену, с которой почему-то
не удавалось Нине ужиться, хотя была Нина покладистым, спокойным человеком.
Павел вдруг понял, вот сейчас, на этой скамье в поезде, что вариант с
Дмитровой был еще и жертвой сестры, во имя него, брата, жертвой. А вся ее
жизнь, то, что не вышла больше замуж, объявив, что уже стара, хотя была
молода, хотя по нынешним временам и старые-то бабы никак не уймутся, меняя
мужей и любовников, а вся ее жизнь разве не была жертвой? Брат и сестра,
даже родственно похожие, они оказались совсем разными, противоположными. Он
жил для себя, всегда для себя, чего уж тут толковать, а она для других - для
матери, когда жива была мать, для мужа, для дочери, для него, для сына его,
наконец, для них обоих эти пять лет, одному посылая посылки, другого
навещая, помогая ему. Наверное, эти деньги, которые она брала у Петра
Григорьевича, были ей неприятны. Нина была гордым человеком, но она брала
их, не для себя брала. Наверное, ей тяжко было бывать в доме у Зинаиды, у
женщины, которая предала ее брата, в доме, где родилась и который был теперь
ей чужим, но она ходила в этот дом ради мальчика, ради племянника, понимая,
что она нужна ему. Ей бы теперь помочь, пора бы ей помочь, а он катит к ней
опять за помощью, чтобы просто выспаться, чтобы поскулить у сестрина плеча.
Как в оборвавшемся сне, в этой прикошмарившейся яви, Павел вскинулся,
обрывая эту явь, нестерпимые эти мысли. Он поглядел за окно, поезд подъезжал
к Дмитрову, в окно медленно, на широком полукруге, вплывал, весь в солнце,
собор, стоявший в городе на высоком холме, утверждая древний зачин ныне
небольшого города. А все же жила история и в этих одноэтажных, прихмуренных
старостью домах. Жила история и в поределых могучих деревьях главной улицы.
Жила история и в том, как сходились улочки к крепостным стенам, к тому
центру городской обороны, который, как ни меняй его лик, хранил крепостную
задачу, ибо город Дмитров стоял заслоном от врагов для самой Москвы еще в
давние времена, заслонил он столицу и в недавние.
Недалеко от станции был рынок, и Павел свернул к нему, чтобы не с
голыми руками явиться к сестре. Небритый, с заспанным лицом, без хоть
какого-нибудь подарочка - вот так братец явился долгожданный. Деньги с собой
были, рублей семьсот оставалось в пачке десяток, которую вчера сунул в
карман, но промтоварные магазины еще не открылись. Мог выручить только