"Лазарь Викторович Карелин. Змеелов" - читать интересную книгу автора

туркменским солнцем костюм. Расплатился, прибавил сверху - все, как
положено, выслушал от товароведа древнейшую одесскую байку про шмаровоза,
который, переодевшись, превратился в лорда, и лордом, именно лордом, вышел
на Полярную улицу, главный в Медведкове проспект. Высокий, поджарый, черный
от загара явно не курортного, синеглазый, сильный, да, да, сильный, ловящий
взгляды женщин, этих природных товароведов, а еще и оценщиц, чего вы стоите,
мужички.
Лорд-то он лорд, но этот лорд робел в душе. Надо бы сейчас идти к сыну,
а он все же еще вчера решил сперва повидать Костика. А что Костик? Главным
был сын. Почему его вдруг так потянуло к мальчику, которого помнил совсем
маленьким, да он и сейчас еще был всего лишь мальчуганом, встреча с которым
сулила одну только боль? Не смог бы Шорохов, сколько бы ни думал, понять,
что влекло его так властно к сыну. Инстинкт, любовь - все не то, не совсем
еще то, хотя и инстинкт, и любовь конечно же владели им. Но мы хватаемся,
когда нам худо, за надежду, это главное, за надежду, как за спасение, а сын
сейчас был для Павла Шорохова надеждой. Когда нам худо, когда наша
собственная жизнь явно не удается, мы обращаемся к своим детям, веря,
надеясь, что у них получится, что они возьмут от жизни то, чего не удалось
взять нам, в детях тогда начинаем искать мы смысл своего дальнейшего
существования. Но и это не все. Была вина перед сыном. Все пять лет эта вина
жгла Павла. Когда нам худо, мы особенно чувствительны, мы начинаем
выучиваться науке понимания, сочувствия, вины, надеясь, что и к нам так же
отнесутся близкие люди. Но и это не все, еще не все. Когда тебе близко к
сорока, когда разрушилась семья, померли отец и мать, когда запас твоего
времени молодого почти исчерпан, вот тогда-то и начинаешь понимать, что
наново зажить очень трудно, что в прошлом, в прожитом надо искать опору. А
прошлое было перечеркнуто, и только сын... Но и это не все.
Итак, он все же решил сперва ехать к Костику. От встречи с другом он
ждал того подпора, который у друзей только и можно найти, помощи ждал не в
делах, не в практических советах, а в неуловимости этой, в дружеском этом
участии, делающем нас сильней. А уж потом - к сыну. Шорохов почему-то верил,
что в разгар лета сын остался в Москве. То была с горечью уверенность.
Заброшен конечно же его Сережка, предоставлен самому себе.
Костик жил в самом центре старой Москвы, на Гоголевском бульваре, в
доме из розоватого камня, туфа, кажется. Этот камень добыл для строительства
дома, одного из первых довоенных кооперативов, какой-то очень ловкий
человек, которого давно уже нет в живых, но который именно этим раздобытым в
Армении туфом и остался в памяти потомков. Милый дом, он часто снился Павлу.
Не свой, где жил, где родился, но где жила сейчас чужая и враждебная ему
женщина, а дом Костика, где провел несчетно сколько времени в студенческие
годы, где жило само радушие в лице Костиковой мамы. Крошечная квартирка, две
узенькие комнаты с окнами на могучий тополь во дворе, крошечная кухня и
запах кофе и оладий. Снятся ли запахи? Снятся. Этот запах кофе и оладий
иногда, очень редко, снился Павлу. То был из счастливых сон. Студентом
Костик жил бедно. Отец его давно умер, мать работала счетоводом, что-то
шила, вязала, Костик тоже где-то что-то пытался заработать, но многого не
мог, не сильный был, болезненный. Словом, перебивались мать с сыном. Но
дешевый кофе и серые оладьи всегда ждали Павла в этом доме.
Остановил такси, едва только вскинул руку. Таксист аж тормознул рывком.
Таксисты, они тоже умеют распознать человека. Могут и тормознуть перед