"Сергей Кара-Мурза "Совок" вспоминает свою жизнь" - читать интересную книгу автора

Путине и т.д., мы видим, что можно устроить такой политический режим, при
котором слово "снизу" вообще ничего не значит. Власть и ее социальная база
("собственники") имеют средства для того, чтобы создать такой информационный
шум, что этого слова практически никто и не услышит - потому и бороться с
ним не надо. В то же время власть устраняет из законов всякую обязанность
отвечать на слово "снизу". Мели, Емеля!
Демократия советского типа была устроена по-другому, и слово имело
такую силу, что всякая открытая полемика с враждебными власти нотками сразу
вызывала раскол. Судя по рассказам матери, дискуссии в партии, которые в
20-30-е годы открывала оппозиция, сразу ставили всю страну в чрезвычайное
состояние. Раскалывался каждый коллектив, даже совершенно далекий от
политики. Работать было невозможно. Так что, думаю, до 60-х годов в СССР на
такую роскошь не было средств. Дискуссии велись не открыто, а на совещаниях,
как рабочее обсуждение. А на Площадь Революции в Гаване, куда собирался
миллион человек, Кастро выходил говорить свою речь часа на четыре уже не
дискутируя, а объясняя. Хотя, если читать и слушать его речи, всегда
аргументы "оппонентов на совещании" в них приводились - но уже как
обсужденный и отвергнутый вариант. Такого же типа были и выступления
Сталина. Я бы сказал, что с Хрущева-то и начался волюнтаризм, его
выступления были экстравагантными, в них нить рассуждений было трудно
уловить и не чувствовалось внутреннего диалога. Хотя, по-моему, это отражало
общий спад в состоянии умов нашей партийной верхушки - как будто сильно
устали после войны. Через какое-то время они уже и не могли пойти на
открытый спор - подросла скептическая молодежь, с которой они утратили общий
язык и наверняка проиграли бы дискуссию. Даже в тех главных вопросах, в
которых они были правы. Такой, мне казалось, возник порочный круг.

* * *

Я пришел в те годы к этому противоречию, из которого не видел выхода, в
ходе домашних споров с моими родными, которых можно было считать
"устроителями советского жизнеустройства" - кого рядовыми, кого офицерами
среднего звена. Мать была рядовой, но "сознательной", она видела весь
замысел советского строя, как будто уже в детстве его продумала, когда
вместе с братьями выполняла непосильную для ребенка работу в поле. В 70-е
годы она написала несколько тетрадей своих воспоминаний и размышлений. Я их
прочитал, и мне они показались очень важными для понимания всего хода нашей
жизни. К сожалению, когда дело дошло до конца 30-х годов, на нее нахлынули
такие тяжелые воспоминания, что она сожгла все эти записки. Она, как и мой
дядя Алексей, считала невозможным и недопустимым вбрасывать реальность
репрессий в нашу нынешнюю жизнь - был риск, что наше поколение с этими
рассказами не справится и наделает ошибок. Да и рассказы эти, как их ни
пиши, получались не правдой, а только криком боли. Хрущева, кстати, за его
профанацию мало кто из этих людей одобрял. Спекулянт на страданиях - это
лишь в 80-е годы стало цениться.
Мать вступала со мной в споры, хотя они ей нелегко давались. Один
дальний родственник, человек гибкий и себе на уме, даже предупреждал ее:
"Зачем вы с ним спорите? Он же вас использует как оселок, на котором
оттачивает свои аргументы. Он же не истины ищет, а победы в споре". Но она
его, слава богу, не слушала.