"Никита Карацупа. Записки следопыта " - читать интересную книгу автора

проглотить меня... Но почему-то жило в душе и чувство, что если я доверюсь
ей, то она будет ко мне доброй. В конце концов так оно и вышло.
Мама моя, Марфа Кузьминична, с тремя ребятишками на руках приехала
вместе с другими украинскими переселенцами в Казахстан, надеясь, что здесь
как-то выберется из нужды. Отца у меня тогда уже не было: он умер еще до
моего появления на свет. На новом месте маме удалось купить скот, но
приходилось биться из последних сил, чтобы прокормить семью. Словом, жили мы
так же скудно, как и на родине своей, в Запорожье.
То мое, самое раннее, украинское, детство помню я смутно. Но предстает
оно передо мной все же в образах счастливых и милых моему сердцу. Глубокая,
чистая речка Тавричанка и протянувшаяся по берегу деревенька наша,
Алексеевка. За лозным плетнем - три вишни и хата под соломенной крышей, на
которой успели вырасти не только мох, но и трава, и даже маленькие деревца.
Дом построил еще мой прапрадед, так что место это нашим родом было крепко
обжито. Оттого, наверное, в одной-единственной комнатке, из которой и
состоял весь дом, жилось нам хоть и тесно да бедно, но зато тепло и уютно.
И вот, еще не взметнулись ветры революции, а гнездо наше разметало.
Мама, переехав с нами в Казахстан в 1916 году, вскоре умерла от воспаления
легких. Мой старший брат Григорий вернулся на Украину, к бабушке, потом
попал в банду Махно и погиб. А сестра Фекла вынуждена была идти на
заработки. Вышла замуж и тоже исчезла из моей жизни на долгие годы.
После смерти мамы я побирался по дворам и в конце концов попал в
Щукинский детский дом. Но, оказалось, ненадолго. Холодно и голодно там было,
а главное - никому до нас никакого дела. Вот я и сбежал.
Стал я, неведомо откуда взявшийся украинский хлопец, просить хлеба у
казахов в аулах. Кто давал сироте кусок, а кто и нет. Затерянный на холодных
степных дорогах, я вспоминал маму и нашу украинскую степь - совсем другую,
приветливую, обжитую, крестьянскую. Вот бабушка Софья на своей прялке,
которая наверняка была волшебной, ловко выкручивает из овечьей шерсти нить,
а потом вяжет нам носки - теплые и мягкие, в которых лютый казахстанский
мороз уж точно меня не возьмет. А вот мы едем по привольной нашей степи на
дальние озера мочить лен. Укладываем его в чистую озерную воду и оставляем
там на полторы недели, не страшась воров, потому что никаких воров тогда не
было. Порядок в государстве был строгий, в селе - законы суровые. Не дай Бог
появится вор - устраивали самосуд.
Добротная крестьянская основа была уже во мне, маленьком, заложена.
Оттого, наверное, относились ко мне по-доброму хозяева в казахстанских
аулах. Вообще же с беспризорниками они обращались жестоко: избивали их,
раздевали и выгоняли на мороз. Поступали они так с маленькими воришками все
по тем же неписаным законам села, не считаясь с тем, что провинившиеся были
детьми - осиротевшими, ожесточившимися от голода и лютой своей жизни.
А я не воровал, хоть и трудно, почти невозможно было иначе прожить. В
аулах среди казахов, русских, украинцев, конечно, встречались богатые
хозяева, но у большинства из живших там, как говорится, не было ни кола, ни
двора: так, незавидный какой-нибудь домишко из глины. На милостыню в таких
краях не проживешь. И когда мне исполнилось восемь лет, я понял, что мне
нужно зарабатывать деньги и жить своим трудом.
Уже шла гражданская война, а я не знал еще и о том, что совершилась
революция. Впрочем никто вокруг меня об этом не знал. Оттуда, где уже
переворачивалась вся жизнь, с североказахстанскими степями не было никакой