"Виталий Каплан, Алексей Соколов. Полоса невезения" - читать интересную книгу автора

сжатые в кулак пальцы пронзают плотный, наэлектризованный воздух, втыкаются
в жесткую скулу. Раз, другой. Лохматая голова мотается на тонкой, плохо
вымытой шее точно шарик под ветром... И что-то темное, пахнущее железом...
Фонтаном льется из разбитого носа, стекает на пол, на светлые брюки... И
моя рука в крови... в чужой...
Потом - провал. Кажется, я опираюсь обеими руками на крышку стола и у
меня трясутся плечи... Рука задевает журнал - и расплывается бурое пятно,
почти незаметное на его красной кожаной обложке. Вот Димкина изогнутая
фигура в дверном проеме... Прижатые к лицу ладони. Истошный, срывающийся на
петуха крик: "Ну все! Теперь я... Теперь вы у меня! Ну все..." Кто-то из
девчонок побежал за завучем. Кажется, я куда-то иду, механически
переставляя ноги. Мне суют какую-то таблетку, зубы пляшут, соприкасаясь с
краем граненого стакана. Перекошенное от ужаса лицо Царицы Тамары. "Вы...
Вы соображаете... Что же теперь будет..." Ей, впрочем, хватает ума понять,
что сейчас со мной говорить бесполезно - и меня отпускают домой, несмотря
на то, что сегодня мне осталось еще три урока. На них меня подменит Баба
Катя. С поджатыми губами, глядя мимо меня, она выходит из учительской.
Дальше понеслись совсем уж несуразные обрывки. Выходящий из медицинского
кабинета Димка Соболев, брошенный на меня ненавидящий взгляд... Дипломат,
кто-то сует мне дипломат в негнущиеся пальцы... которые уже отмыты под
струей холодной воды... но все равно ощущение кровавой липкости никуда не
делось...
В отличие от мерзкой картинки. Та, как выяснилось, исчезла бесследно.
А словам моим вроде бы и верят, но... А может, и вовсе не верят. И даже я
сам порой ловлю себя на сомнениях - а был ли он, тот гнусный листок формата
А4?
Я встряхнулся, выбросив из головы майские воспоминания. Не было сейчас
никакого мая, никакого солнца - лишь темные мраморные стены, синеватые дуги
ламп и семеро за черным бархатом стола. Главный, тот, кого называли Старшим
Хранителем, что-то проникновенным голосом вещал, но я пропустил начало и
теперь с трудом вслушивался, пытаясь собрать воедино осколки слов и
уловить, наконец, их смысл.
- Нет и не осталось никаких сомнений, следственные изыскания полностью
установили истину. Подсудимый действительно избивал ребенка, избивал
жестоко и хладнокровно, пользуясь своей взрослой силой и учительской
властью. Что вызвало вспышку его бесовской ярости - озорная ли мальчишеская
улыбка, солнечный ли луч, упавший на детское лицо, поток ли свежего ветра -
не суть важно. Темны и недоступны глубины души Константина Демидова, и не
нам, Трибуналу Высокой Струны, спускаться в сию мрачную пропасть и
разглядывать таящихся на ее дне чудовищ... Однако мы можем и должны
оценивать дела подсудимого, а дело его обагренных кровью рук - избиение
невинного, чистого ребенка. Избиение, которое лишь по воле Высокой Струны
не стало убийством - лишь в последний, могущий стать роковым миг она
дрогнула, испустив исполненный боли стон - и незримые силы эфира
парализовали злодея. Но становится ли от этого его преступление меньше?
Становится ли сам Демидов менее опасным для человечества, для его наиболее
светлой, прозрачной, открытой добру и Музыке части - для детей?
Хранитель сделал паузу, достал белый платок и утер ускользающее от
моего взгляда лицо. Затем продолжил:
- Самое гадкое и скверное, что обвиняемый для своих гнусных целей