"Владимир Кантор. Гид (немного сказочная повесть)" - читать интересную книгу автора

одну деталь русской экзотики. В этом институте он лишь числился, поскольку
книг он выпустил к своим пятидесяти уже больше десятка, за рубеж его в свое
время приглашали, чаще всего в Германию, то есть имя было, поэтому его
работами было престижно отчитываться в конце каждого года. Приходил он в
институт за зарплатой, на ученый совет да иногда на заседания сектора, когда
заседание совпадало с днем зарплаты. Его вполне устраивало такое положение.
В Европу он уже не ездил, там был свой кризис. И потихоньку он занял мелкую
нишу, в которой его никто не тревожил.
Обычно "маленькие люди" становились такими по воле злодейки-судьбы, но
Константин рвался в это звание как самое желанное. Он вспомнил, как
маленький сын в середине семидесятых сказал родителям: "Давайте повесим на
стенку портрет Брежнева". - "Зачем?" - "Чтоб у нас дома хоть что-нибудь было
советское". Кухонные разговоры были самые фрондерские, но за кухонные
разговоры уже не сажали. И все равно для ребенка, учившегося в начальной
школе, слишком велик был контраст между тем, что твердили в школе, и
домашним настроем. Страшновато было. Впрочем, и самому Косте бывало
страшновато. Когда наутро после пьянки вспоминал он свою развязную болтовню,
то спина покрывалась холодным потом: совсем не всех он знал из вчерашних
собеседников и мог подозревать в незнакомцах стукачей. Но время проходило,
его не трогали органы, и он успокаивался.
Директор встал из-за стола, вышел навстречу, пожал руку, потом вернулся
на директорское место. За столом еще сидел, согнувшись, и без того
невысокий, толстоватый старый профессор Роман Борисович
Нович, неунывающий еврей, который недавно выпросил у директора под себя
сектор. На самом деле его звали Рувим Бенционович Рабинович, но он
мимикрировал под окружающую среду, слегка русифицировавшись, и все же
сохранил еврейскую анаграмму своей фамилии, поскольку две первых согласных
старой его фамилии совпадали с первыми буквами имени и отчества: Р. Б.
Нович. Тем более что древнееврейский письменный язык не знал гласных. Можно
было, и некоторые так делали, звать его "ребе Нович". Он на это не обижался.
Даже отшучивался, что когда-то до революции известный критик разбил свою
фамилию на две части, получив и имя, и фамилию - Корней Чуковский. И ничего,
известным стал.
Коренев свободно, нога на ногу, присел у стола. Директор дружески
ухмыльнулся ему:
- Не хотел тебя дергать, но в дирекцию пришло приглашение на
конференцию за подписью Кумыса Толмасова. Знаешь, с ним лучше ладить. В
правительство вхож. Сходи туда, ладно? Хуже не будет.
Что-нибудь скажешь им умное. Мне там нужен человек, который что-то
осмысленное сказать может. Ты на эти темы писал. А институту хорошо бы
посветиться, себя показать. В программе у них еще какой-то фон
Рюбецаль значится, может, из твоих немецких знакомых. Восстанови
контакт.
- Не знаю я никакого фон Рюбецаля.
- Ну, небось от старых твоих немецких поездок осталось. Ты тоже, может,
и не Коренев, а просто-напросто фон Корен. Все дворянские корни ищут, а тебе
все в руки идет, а ты отказываешься.
- Фон Корен - это не настоящая фамилия, это из повести Чехова, - сказал
образованный Рабинович. - Но не в этом дело. А халява там будет? Ну, в
смысле чем-нибудь закусить? Выпить тоже было бы неплохо. Пожалуй, я все