"Григорий Канович. Зюня из Одессы" - читать интересную книгу автора

дарственная надпись "Зиновию Каплану в день его шестидесятилетия от
коллектива третьего Одесского стройуправления" и год "1984".
- Вы, как я вижу, уже приготовились к бою, - после обмена короткими
приветствиями сказал я.
- Я всегда к бою готов... Всегда!.. Был бы только противник, которому
можно дать мат. Чего греха таить, иногда прихватываю с собой доску. А вдруг
среди прохожих найдется какой-нибудь желающий, партнер? Но до сих пор я так
никакого соперника и не дождался. Говорят, морская набережная игроками кишмя
кишит. И специальные столики там сколочены. Но к морю я уже не ходок. От
ходьбы в горку сразу же задыхаюсь. Вас сам Бог послал. Может, вы
согласитесь, и мы с вами скрестим шпаги...
- А доска у вас красивая, - промолвил я уклончиво, продолжая стоять под
платаном.
- Приятно слышать. Скажу вам по секрету, все, что я нажил, я оставил
дочери - квартиру на Матросском спуске, машину "Жигули", дачу в Ланжероне,
свои награды - медали "За оборону Одессы" и "За доблестный труд", а эту
доску и любовь привез сюда.
- Любовь?
- Меня удивляет ваше удивление. Вы, наверно, ни разу не были в Одессе.
Этот город нельзя не любить. Какой-то босяк-остроумец сказал, что даже
покойники любят Одессу.
- Ух, ты! Лихо сказано!
- Жалко, что я не сплю по ночам, даже таблетки не помогают, а то ходил
бы и ходил бы во сне по Одессе до самого рассвета. По Дерибасовской, по
Ришельевской, по Привозу... - Зюня открыл доску и стал торопливо расставлять
фигуры. - Ну что? Начнем, пожалуй, как пел покойный Лемешев. Ваш ход!
Он так меня упрашивал, что отказаться я не мог. Ничего со мной не
станет, подумал я, если из гуманных соображений я сыграю с ним "партишку".
Мы же под этим платаном не за почетное звание чемпиона мира поборемся.
Проще всего было бы сделать несколько ходов, зевнуть фигуру и сдаться.
Но такая быстрая и умышленная капитуляция никак не устроила бы Зюню, он,
видно, жаждал честной борьбы и достойного сопротивления. Для такой упорной
борьбы в моем скудном шахматном распоряжении не было необходимых средств -
ни домашних заготовок с неожиданными и смелыми жертвами, ни хитроумных
комбинаций, я понятия не имел о дебютах и эндшпилях, о защитах Нимцовича и
Каро-Канна, о ферзевом гамбите, я вообще давно к шахматам не притрагивался,
и мне, вообще-то говоря, было абсолютно все равно, выиграю я у своего
противника из Одессы или с треском продую. Единственное, в чем я и впрямь
был заинтересован, так это в том, чтобы приободрить, душевно поддержать
одинокого человека, волей судьбы заброшенного вместе с Люсей в конце его
долгой и нелегкой жизни в заштатный приморский город Израиля, так не похожий
на родную Одессу. Я вдруг представил себе, что передо мной на скамейке сидит
не Зюня из Одессы в своих допотопных, еще советского производства, сандалиях
и в широких, как паруса, панталонах, а мой отец, который не только никогда в
шахматы, но даже в простонародные шашки не играл, знать не знал знаменитого
пианиста Эмиля Гилельса, не строил высотные дома, не отдыхал на своей даче в
Ланжероне, не получал от швейной артели "Рамуне" - "Ромашка" или городского
комбината бытового обслуживания именных подарков к своему шестидесятилетию,
а день-деньской корпел за своим преданным трофейным "Зингером", и меня с ног
до головы окатило зябкой волной не то стыда, не то жалости, а может, тем и