"Григорий Канович. Айзик дер Мешугенер" - читать интересную книгу автора

Бенцион и Овадья и вовсе отправились за тридевять земель - в Америку; вышла
замуж еще одна сестра - Хава, а главное, захворала мать.
Сник и Шимон. Все реже он садился за колодку, все тише стучал молоток,
отпугивавший, бывало, проворных и хитроумных мышей.
Давясь от кашля, Голда часами простаивала у окна и ждала почтальона
Виктораса. Но Айзику, видно, было не до писем. Между тем кашель совсем
рассвирепел, и Голда слегла. Она умоляла Господа, пусть ей что-нибудь
приснится, но Всевышний не внял ее мольбе.
Шимон пригласил доктора Рана, который осмотрел ее и посоветовал отвезти
в Каунас в больницу. Но Голда воспротивилась - нет и нет. Пока не узнает,
что там, в Тельшяе, с Айзиком, никуда не поедет.
Упрямство ее обернулось бедой. Голда сгорела, как сухое березовое
полено в печи.
Поскребыш Айзик на похороны не успел. Он приехал через полгода -
ссутулившийся, бородатый, с клубившимися, как колечки черного дыма, пейсами,
с желтыми непривычными залысинами. Хотя траур давно кончился, он семь дней
сиднем просидел дома, еще больше зарос и отощал, ни с кем не разговаривал,
только смотрел, как на уроках реб Сендера, в окно, и каждый раз за ним
возникал один и тот же профиль - Голда, молодая, красивая, припадала к
стеклу, плутовато подмигивала, строила глазки, а он, сидевший сиднем,
помахивал ей длинными пальцами и что-то сбивчиво шептал. Или проводил рукой
по воздуху, как бы пытаясь протереть стекло и приблизить к себе изображение
матери. Он не отдавал себе отчета, что это означало - запоздалое раскаяние
или скупое объяснение в любви.
В ешиву он больше не вернулся, но ничем и не занялся. Пропадал у реки,
сиживал вместе с птицами на деревьях, водился с беспризорными собаками и
кошками, уединенно и яростно молился. Ни у кого в доме да и во всем местечке
уже не оставалось сомнения, что Айзик повредился в рассудке. Все вдруг
принялись осыпать его с головы до ног шелухой бесполезной доброты -
подчеркнуто жалели, оберегали от злоязычия, приветливо улыбались.
Поднаторевший в нищенстве Арье-шлимазл приходил на берег реки,
вытаскивал из удачливого кармана четвертинку водки и пил за его здоровье. -
Айзик! - умиленно хрипел Арье-шлимазл. - Ле-хаим! Я всегда говорил, что на
небесах должен быть наш человек. Ты наш Бог - Бог нищих, беспризорных,
увечных.
Когда в сороковом над местечком взметнулись шелковые серп и молот, умер
сапожник Шимон.
Оставшиеся в Литве братья решили переправить Айзика в Кальварию, в дом
для умалишенных. Один из братьев - Лейзер, тот, кто в красном магистрате был
большим чином, все и устроил. Айзик не возражал. Его не страшили безумцы.
- Нет на свете страшней безумия, чем безумие нормальных, - сказал он на
прощание Лейзеру.
В Кальварии Айзик прожил год. Ему там было хорошо. Никто не стеснял его
свободы - он по-прежнему пропадал на берегу реки, пусть не такой
полноводной, как в родном местечке, но все-таки живой, бурливой, или бродил
по лесу, порой забираясь на деревья к птахам и присоединяясь к их ликующему
пересвисту. Доктора были им довольны.
По вечерам он рассказывал им про старца из земли Уц, по имени Иов, и
уверял, что когда-нибудь на свете переведутся "пьющие беззакония, как воду".
А оставшись наедине в комнате, молился, грея душу над негаснущими углями