"Григорий Канович. Шелест срубленных деревьев" - читать интересную книгу автора

Шая рассмеялся, но смех был какой-то скомканный и невеселый. Казалось,
он не столько убеждал русского царя, во дворец которого никогда не попадет,
сколько подбадривал самого себя, желая укрепить свою решимость.
Шлейме слушал его с какой-то почтительной жалостью и думал о том, что
Рабинеру не стоит оставаться в Йонаве (он тут совсем зачахнет или
свихнется), лучше ему вместе со всеми уехать. Кому в опустевшем, очищенном
от евреев местечке он будет шить?
Как бы угадав мысли своего ученика, Рабинер тихо сказал:
- Чтобы никому не мозолить глаза, сложу свои причиндалы в котомку и
отправлюсь по хуторам. Кому овчину залатаю, кому сермягу сошью, а кому и
костюм для венчания в костеле. Иголка, Шлейме, не разбирает, где еврей, а
где гой, ей все равно.
Шая ненавязчиво искушал ученика, предлагал (чаще намеками) разделить с
ним, старым бродягой, его странствия - мол, хорошие портные нигде не
пропадут, они повсюду в цене. Ну а когда отгремит война, все изгнанники с
выселок вернутся домой, обратно в Йонаву.
Но Шлейме молчал и искушениям не поддавался.
Иногда он отрывался от шитья и подходил к окну, за которым шебуршил
стареющими листьями дряхлеющий клен и с пугающим скрипом и тарахтеньем
катили по мостовой к мельнице груженные мешками с зерном крестьянские
подводы. Шлейме смятенным взглядом провожал их до поворота и, как ни тщился,
никак не мог себе представить, что на таком вот возу с высокими грядками
невесть куда тащатся по местечку беременная мама, отец, братья и сестра, а
его среди них нет: он бродит, неприкаянный, вместе со своим учителем Шаей
Рабинером по глухим, облаянным собаками литовским хуторам, хлебает из чужих
мисок кислые щи, ночует на сеновалах...
Затянувшееся молчание отчуждало их друг от друга, каждый прятал в него,
как в глиняную копилку, что-то свое - невысказанное, сокровенное, но чем
больше это гнетущее молчание длилось, тем тягостней становилось на душе, и
первым пару медяков из копилки решился вытрясти Шая.
- Спасибо тебе, Шлейме, - сказал он. - Мне было с тобой хорошо... Как с
родным сыном...
- Вам, реб Шая, спасибо... - поперхнулся благодарностью ученик.
- Передай отцу и матери, что я на этой неделе к ним забегу... За мной
должок числится...
- Можно, реб Шая, я буду к вам приходить до последнего дня?
- Приходи. Обязательно приходи. В любое время. Когда будешь и за тысячи
верст отсюда. Как Лея... Ты что думаешь, приходить можно только с соседней
улицы?
- Нет...
- Я к своему учителю... в Белосток... до сих пор даже к мертвому
прихожу... И он ко мне до сих пор приходит... Из памяти никого выселить
нельзя... У памяти нет пограничных столбов.
К приходу Рабинера Рыжая Роха вымыла полы, натерла до блеска засиженные
мухами окна, сменила занавески, достала из комода большую в аляповатых
цветах скатерть, накрыла ею стол, уставила его яствами домашнего
приготовления, принарядилась, подстригла Довиду усы и бороду,
строго-настрого наказала своей ораве не путаться под ногами, в награду
милостиво разрешив ей до самых сумерек играть во дворе в прятки.
Шаю она встретила на пороге, чинно провела в комнату, где за празднично