"Григорий Канович. Продавец снов (повесть)" - читать интересную книгу автора

как тут.
Жжжик, жжжик!..
Молчанием была выстлана и дорога из липовой аллеи назад, к нашим временным
приютам, и ни мне, ни Идельсону не хотелось портить его ни правдой, ни
ложью. Мое любопытство дошло до какого-то предела, за который я не
отваживался переступать. За этим пределом маячили новые открытия и
потрясения - химиотерапия, долгая - если не вечная - разлука, срубленные
вместе с православными и еврейскими птенцами гнезда. Не от этого ли сознания
мое желание помочь Натану, выполнять его прихоти, не перечить, не досаждать
вопросами только крепло? Спрашивай, не спрашивай, откровенного ответа не
дождешься. Тем паче что ясность множила не надежду, а тревогу.
Я теперь уже не сомневался, что никакие лекции мой однокашник не читает, в
Сорбонну давно уже не ходит (что за лекции в каникулярное время?!), что ни
на какой конгресс в Стокгольм он уже не поедет и в желанный Вильнюс никогда
не попадет,- Идельсон просто продавал самому себе сны. Николь - сон, я -
сон... и послал он мне вызов не для того, чтобы его будить.
Не для того.
Он загнал своего "пежо", как пулю в ствол винтовки, в узкий раструб улицы
Декарта.
- Не забудь. Завтра, в десять ноль-ноль... Пляс де Пантеон, дом восемь.
Когда он укатил, я зашел в соседний ресторанчик, забрался в угол и, заказав
на ломаном английском аперитив, принялся под звуки неживой, записанной на
пленку музыки смачно потягивать его.
В ресторанном полумраке думалось легко и незлобиво. Откуда-то накатывала
безудержная доброта, и все, что происходило, окутывала какая-то
предрассветная, не предвещающая ничего дурного дымка.
- Натан,- говорит моя мама,- я сделала специально к твоему отъезду
рыбу-фиш... Пальчики оближешь! Приходи в субботу!
- В субботу у меня, Евгения Семеновна, самолет.
- Приходи в пятницу.- Мама присаживается к столику, впивается взглядом в
бокал.- Кто тебе там, в Париже, будет готовить рыбу-фиш? Ты об этом хоть
подумал?
- Подумал.
- Если бы ты, Натан, подумал, то никогда бы от нас не уехал.
- А я не от вас уезжаю... А от этой жизни.
- От нас, от нас. От жизни, сердце мое, еврей, не приведи Господь, может
только уехать сам знаешь куда...- Мама придвигается ближе к Натану.- А мой
шлимазл пристрастился в рюмку заглядывать... будущее свое на дне видит, что
ли? Все, говорит, знаменитые русские поэты водку пили. Или на этих самых...
на дуэлях... дрались... Господи, прости и помилуй, если бы кто-то мне в
еврейской больнице сказал, что мой красавец, мое солнышко будет пить, я бы
его на свет не родила. Еврей-пьяница - такая же редкость, как
еврей-свинопас. Так как, Натанчик, придешь в субботу... на прощальный обед?
- Приду,- успокаивает ее Идельсон.
Мы сидим втроем, и вместе с нами рыба-фиш - большой литовский карп со
слепыми гомеровскими глазами.
- Скажи мне, Натан, сердце мое, почему евреи никогда не могут усидеть на
одном месте?.. Почему они все время куда-то должны ехать, мчаться, бежать?..
Матери рожают в Литве, а вдовы, не про тебя да будет сказано, хоронят во
Франции, или в Америке, или еще где-нибудь...