"Григорий Канович. Продавец снов (повесть)" - читать интересную книгу автора

продолжил: - Дочь от первой жены... гречанки... в Салониках православных
внуков-гречат нянчит... Никоса и Аристидиса... Мог ли я когда-то в Майданеке
подумать, что мои внуки будут греками? Что судьба забросит меня в Париж? Что
я на старости останусь таким же сиротой, каким был там, в лагере, среди вшей
и волкодавов? - Он все это выпалил на одном дыхании как стихотворение,
раздробленные строфы которого наконец-то сочленились и лесенкой подступили к
горлу.- А у тебя кто?
- Два сына. Старший в Канаде... Младший в Израиле...
- Так ты у нас мужской закройщик, как и твой отец,- горько усмехнулся он.-
Не поверишь, у меня до сих пор сшитый им костюм дома висит... Рад бы
показать, но...
- Что - "но"?
- Дом у меня вроде бы есть и вроде бы нет его... Так случилось, что придется
его на две половинки перепиливать. Та, где костюм, достанется мне. Та, где
его нет,- Рашели Идельсон... Врагу не пожелаю разводиться с еврейкой...-
Натан открыл окно, и вечер выдавил, как из тюбика с кремом, освежающую
прохладу.- Ты, наверно, не поверишь, но я, как и ты, сейчас живу в
гостинице, только на другом конце города.
- А Николь?
- Не слишком ли много тебе хочется знать, Мегрэ? - пристыдил он меня за
бестактность.- Куда поедем - ко мне в кафе или за город?
- О! Что я слышу? У тебя есть свое кафе? Профессор Сорбонны и владелец кафе?
Здорово!
- А ты, пережиток социализма, не зубоскаль, не иронизируй. Ты что, считаешь
- профессор и богадельня звучит лучше? Какой прок в ленивых деньгах? Деньги
должны работать... Как сказал один остряк, счастье, конечно, не в деньгах,
но в этом приятно убедиться... Так куда?
- Поедем за город.
- За город так за город. Отвезу тебя в такую пригородную рощу... Пейзаж, как
в Литве... Пустынно и тихо...
То, однако, была не роща, а длинная липовая аллея, освещенная редкими
фонарями, как театральными софитами. Мы молча бродили по ней - два призрака,
две бесплотные тени, тишина и неверное освещение облекали нас в странное,
неземное одеяние; липы шумели едва слышно, на землю, кружась в воздухе,
падал их невесомый, словно рукотворный цвет, придавая всему вокруг еще
большую призрачность и условность.
Я чувствовал, что Идельсон что-то недоговаривает, но слова, которыми он мог
мне что-то объяснить и которые мы из сочувствия могли сказать друг другу,
были суше и холодней, чем эта липовая роща, полная первородного таинства.
Она вся была и сострадание, и объяснение, и напутствие, как никогда,
сближала нас теплой и безмолвной жалостью. Казалось, останься в ней, и все
как рукой снимет: и болезни, и утраты, и разочарования. Может, поэтому ни я,
ни Натан не спешили из нее выбраться. Куда спешить? К кому?
К Вульфу на горе Герцль?
К православным внукам в Салониках?
К Николь?
В Канаду?
В родную неродную Литву?
Где наш дом?
Только построишь его - и оглянуться не успеешь, как пильщики и дровосеки тут