"Григорий Канович. Продавец снов (повесть)" - читать интересную книгу автора

освободили нас из лагеря, он уговаривал, просто умолял меня податься на
Запад... Но я, идиот, наотрез отказался... Меня тянуло обратно... на
родину... в Литву... Будь, дружок, добр - открой форточку! Что-то очень
душно...
Я открываю форточку; в палату струится вечерняя прохлада.
- И что меня, спрашивается, тянуло? Родственники? Я нашел только братские
могилы. Старые мои ученики? Их почти всех до единого извели... Грифельная
доска, у которой я простоял до войны двадцать лет? С нее все стерли: язык,
числа, имена. Так что же? Что? Ты писатель, тебе-то положено знать, что...
- А вы... Разве вы не знаете?
- Не знаю. С недавних пор я стал сомневаться, есть ли вообще правильные
ответы, кроме одного-единственного: жизнь равняется смерти...
Вульф Абелевич замолкает, протирает простыней пенсне, водружает его на
переносицу и смотрит на меня так, как если бы я не у больничной койки сидел,
а, растерянный от своего беспробудного невежества, торчал у классной доски,
переминаясь с ноги на ногу.
- Да ладно, не будем...- Он сгребает с тумбочки пакетик с лекарством, вслух
прочитывает на французском языке название.- Видно, большие деньги выложил...
- Главное, чтоб помогло.
- Спасибо...- Абрамский супит брови.- А я, честно говоря, думал, из вас
никакого толка не будет... Помните, как вы орали: "Атас, Троцкий идет!" Не
вы ли с Файном на меня карикатуры малевали? Вместо головы десятикратно
увеличенное пенсне, длинное, худющее туловище и надпись: "Вульф вышел из
пункта "А" в пункт "Б", но завтра, к нашему сожалению, вернется..." Тогда
это было ужасно смешно, поверьте, я сам хохотал над этим, а теперь... Теперь
уж действительно я скоро покину пункт "А", но из пункта "Б" уже не вернусь.
Третий как-никак инфаркт.
- Ну, что вы! - пытаюсь я утешить его.
- Есть одно уравнение, которое каждый решает самостоятельно и решения ни у
кого не списывает. Как там у вашего собрата по перу: "Каждый умирает в
одиночку".- Он садится, подбирает под себя ноги по-турецки, взбивает подушку
и кладет ее на колени.- Если вы когда-нибудь встретитесь с Идельсоном,
скажите ему, что было время - уже после нашего возвращения из лагеря,- когда
я хотел его усыновить. Но убоялся: а вдруг поднимет на смех? Как вы думаете:
ему бы разрешили приехать на похороны, будь он моим приемным сыном?..
Я по-дурацки киваю головой.
- Это, конечно, глупо, но мне очень хотелось бы, чтобы он шел за моим
гробом, хотя я не хотел бы, чтобы он увидел меня мертвым... Я и живой не
красавец...
Ночь, подхлестываемая моей бессонницей, шла на убыль - темно-синее сукно
небосвода медленно и неохотно выцветало, в коридоре гостиницы на Рю Декарт
звякнуло ведро - видно, проснулась уборщица-арабка, но прибавление света
снаружи не увеличивало его внутри - меня по-прежнему угнетала моя
раздвоенность, я, как тот мотылек, метался между стенами, между городами и
странами; в крохотный номер гостиницы из вечного пункта "Б" возвращался
Вульф Абелевич Абрамский, как будто не было похорон, тяжелого дубового
гроба, за которым шли все оставшиеся в Вильнюсе отличники и двоечники,
которых он учил и которые еще не успели эмигрировать в благословенную
Америку, прощенную Германию или уехать на историческую родину в Израиль;
напротив постели вырастал тенистый каштан, и, дожидаясь утра и защищаясь от