"Александр Каменецкий. Белки" - читать интересную книгу автора

благодарность... Ей-Богу, как вспомню об этом, чуть не плачу.
Топтались-топтались, потом побрели к лесу - я так думаю, помирать. И
встали вдруг у кучи белок: что здесь такое навалено? Братец морду опустил
- худая морда, глаза шибко людские, голодным огнем горят - понюхал,
пошлепал губами, и тут взял в зубы одну белочку. Отогрел чуток во рту, она
ж холодная, и тут ба: жует! Господи, Твоя воля: жует! Жрет ее, как пучок
соломы. И Сестрица белку взяла, пофыркала, пососала, и давай наяривать.
Наука, сынок, перед таким фактом бессильна, этого профессора надо долго не
кормить, чтоб уразумел. Начали, говорю, они белок лопать, аж за ушами
трещало. Ермолай в чем был, на двор кинулся, давай их в дом гнать, и тут
конячки на него как взъярились! Близко не подпускают, копытами о землю
бьют, зубы скалят, и что-то у них такое в глазах, что лучше отойди.
Охотники на это дело весело глядят, лыбятся, а Ермолай рубаху на груди
рвет... Кому она нужна, твоя рубаха, дурень? Нет, сынок, если мир
перевернулся, тут уж никакие законы природы не действуют, это видеть надо.
Так было дней пять, неделю - не помню. Кони то у белок вертятся, то в лес
бегут, что им надо в лесу? И еще, знаешь, кругами начали около двора
рыскать, маленькие такие, все в шерсти, и зубы, значит, красные, в зубах у
них кусочки мяса позастревали. А то вдруг станут у забора, шеи к окошку
тянут и вроде даже не по-своему, не по-лошадиному так ржут... Жутко. Все в
окно глядят, где Пашка, то ли зовут его, то ли так таращатся, не поймешь.
Пацан в угол забился, белый как мел и чего-то вякает, не разобрать. Морды
эти в окне... А Братец с Сестрицей, они перепрыгнут через забор и уже по
двору ходят. Ермолай последнюю водку допил, зарядил ружье медвежьей
картечью, вышел к своим лошадкам... Да не лошадки к нему пошли, они-то как
раз в сторонке гуляли.
Все пятеро стояли, значит, охотнички. "Ну, - сказал старшой, - принимай
гостей. Пора". Эх, дурак Ермолай, ему бы скорей назад в дом, да засовы
покрепче... не выдержал. Упал перед ними на колени, тулуп расстегнутый,
снег жрет: берите меня, говорит, одного, не могу больше, только бабу с
дитем не троньте, падлы. "Пойдем, - говорит ему старшой, - пойдем, еще
застудишься". Двое руки ему за спину, ремешком скрутили и пинками в избу.
Привязали к стулу, рукавицу в пасть, чтоб не выл, и за Настасью. Старшой
спокойный такой: "Раздевайся". Она его по матушке. "Раздевайся сама, хуже
будет". Не-а. "Тогда пеняй на себя, - а Ермолаю: - Смотри, гнида!" Вот
тут, сынок, оно все и началось. Мужики-то голодные, сам понимаешь... а
баба нет чтоб спокойно лежать, еще брыкается, орет. В общем, осерчал
старшой, взял батькино ружье с медвежьей картечью, просто сунул ей дуло
между ног... на добрую ладонь так, глубоко сунул... она охнула,
замолчала... только смотрит. Старшой малолетку зовет: "Мужик ты или нет?"
"А чё?" "Стреляй". Ты был смог, Сереженька?
А он стрельнул. Потому что иначе оставят здесь, слабака, одного среди
тайги, а могут еще и к дереву привязать, это тебе не кузькин лапоть. И
стрельнул, и шкуру свою спас.
Потом вроде все как в тумане было: кровь эта, значит, кругом, и на морде
тоже кровь, какие-то шматки по полу, и Ермолай отчего-то затих, шок у него
случился. Ну и, значит, старшой ружье из Настасьи достает, и в зубы ему
ствол: оближи-ка сперва. Рукавичку вынули, конечно, для удобства. Он
ошалелый сидит, язык вывалил, лижет... пацана, говорит, пощадите...
Старшой головой покрутил по избе: нету здесь, говорит, твоего пацана,