"Посвящается Швейцарии" - читать интересную книгу автора (Хемингуэй Эрнест Миллер)Эрнест Хемингуэй Посвящается ШвейцарииВ буфете на станции было тепло и светло. Тщательно вытертые деревянные столики блестели; на них стояли корзинки с соленым печеньем в бумажных пакетиках. Стулья были резные, с залоснившимися от времени, но удобными сиденьями. На стене висели резные деревянные часы, а в глубине комнаты была буфетная стойка. За окном шел снег. За столиком под часами двое носильщиков пили молодое вино. Вошел третий носильщик и сказал, что восточно-симплонский экспресс идет из Сен-Мориса с часовым опозданием. Сказав это, он вышел. К столику мистера Уилера подошла кельнерша. — Экспресс на час опаздывает, сэр, — сказала она. — Может быть, выпьете кофе? — А вы не думаете, что это не даст мне уснуть? — Простите? — переспросила кельнерша. — Принесите кофе, — сказал мистер Уилер. — Пожалуйста, сэр. Она принесла кофе из кухни, а мистер Уилер повернулся к окну и стал смотреть, как падает снег на освещенную платформу. — Вы говорите еще на каких-нибудь языках, кроме английского? — спросил он кельнершу. — Как же, сэр! Говорю по-немецки, по-французски и на местных диалектах. — Хотите что-нибудь выпить? — Нет, что вы, сэр! Нам не разрешается пить с посетителями. — Может быть, сигару? — Нет, что вы, сэр! Я не курю, сэр. — Это хорошо, — сказал мистер Уилер. Он снова посмотрел в окно, выпил кофе и закурил сигарету. — Fraulein, — позвал он. Кельнерша подошла к столику. — Что вы желаете, сэр? — Вас, — сказал он. — Что за шутки, сэр! — Я не шучу. — Тогда не надо говорить такие вещи. — Не будем терять времени, — сказал мистер Уилер. — До прихода поезда осталось сорок минут. Если вы подниметесь со мной наверх, я дам вам сто франков. — Как можно говорить такие вещи, сэр! Я позову носильщика. — Носильщик мне не нужен, — сказал мистер Уилер. — Ни носильщики, ни полицейские, ни разносчики сигарет мне не нужны. Мне нужны вы. — Если вы не перестанете, сэр, вам придется уйти отсюда. Здесь нельзя вести такие разговоры. — Зачем же вы тут стоите? Если б вы тут не стояли, я не мог бы разговаривать с вами. Кельнерша отошла. Мистер Уилер следил, подойдет ли она к носильщикам. Она не подошла. — Mademoiselle! — позвал он. Кельнерша вернулась. — Бутылку сионского, пожалуйста. — Сейчас, сэр. Мистер Уилер смотрел ей вслед. Когда она вернулась и поставила вино на столик перед ним, он взглянул на часы. — Я вам дам двести франков, — сказал он. — Пожалуйста, оставьте это, сэр. — Двести франков — большие деньги. — Перестаньте сказать такие вещи. — От волнения кельнерша стала путать слова чужого языка. Мистер Уилер смотрел на нее с интересом. — Двести франков. — Какой вы противный. — Зачем же вы тут стоите? Если б вас тут не было, я не мог бы говорить с вами. Кельнерша отошла и направилась к стойке. Мистер Уилер пил вино и улыбался про себя. — Mademoiselle! — позвал он немного погодя. Кельнерша сделала вид, что не слышит. — Mademoiselle! — позвал он снова. Кельнерша подошла. — Вам что-нибудь нужно? — Очень даже. Я вам дам триста франков. — Вы противный. — Триста швейцарских франков. Она ушла. Мистер Уилер смотрел ей вслед. В дверях показался носильщик. Это был тот, которому мистер Уилер поручил свой багаж. — Поезд подходит, сэр, — сказал он по-французски. Мистер Уилер встал. — Mademoiselle! — позвал он. Кельнерша подошла к столу. — Сколько с меня за вино? — Семь франков. Мистер Уилер отсчитал восемь франков и положил их на стол. Потом надел шляпу, пальто и вышел вслед за носильщиком на платформу, где по-прежнему падал снег. — Au revoir, mademoiselle! — сказал он. Кельнерша оглядела ему вслед. "Вот урод, — подумала она. — Урод, да еще какой противный. Триста франков за такой пустяк. Сколько раз я это делала даром. Да и негде тут. Если б у него хоть капля соображения была, он бы понял, что тут негде. И негде и некогда. Триста франков. Ну и чудаки эти американцы". Стоя на асфальте платформы возле своих чемоданов, сквозь хлопья снега глядя на огни приближающегося паровоза, мистер Уилер думал о том, что развлечение обошлось ему очень недорого. Кроме обеда, он истратил всего лишь семь франков на вино и франк на чаевые. Хватило бы семидесяти пяти сантимов. Жаль, что он не ограничился семьюдесятью пятью сантимами. Швейцарский франк равен пяти французским. Мистер Уилер направлялся в Париж. Он был очень расчетлив, и женщины его не интересовали. На этой станции он бывал раньше и знал, что наверху там помещений нет. Мистер Уилер никогда не рисковал. В буфете на станции было тепло и светло; тщательно вытертые столики блестели; на некоторых были скатерти в белую и красную полоску, а на других скатерти в белую и синюю полоску, и на всех стояли корзинки с соленым печеньем в бумажных пакетиках. Стулья были деревянные, резные, с залоснившимися от времени, но удобными сиденьями. На стене висели часы, в глубине была оцинкованная буфетная стойка, а за окном шел снег. За столиком под часами двое носильщиков пили молодое вино. Вошел третий носильщик и сказал, что Восточно-симплонский экспресс идет из Сен-Мориса с часовых опозданием. К столику мистера Джонсона подошла кельнерша. — Экспресс на час опаздывает, сэр, — сказала она. — Может быть, выпьете кофе? — Если вас не затруднит. — Простите? — переспросила кельнерша. — Хорошо, дайте мне чашку кофе. — Пожалуйста, сэр. Она принесла кофе из кухни, а мистер Джонсон повернулся к окну и стал смотреть, как падает снег на освещенную платформу. — Вы говорите еще на каких-нибудь языках, кроме английского? — спросил он кельнершу. — Как же, сэр! Я говорю по-немецки, по-французски и на местных диалектах. — Хотите что-нибудь выпить? — Нет, что вы, сэр. Нам не разрешается пить с посетителями. — Может быть, сигару? — Нет, что вы, сэр. — Она рассмеялась. — Я не курю, сэр. — Я тоже, — сказал Джонсон. — Это дурная привычка. Кельнерша отошла от стола, а Джонсон закурил сигарету и стал пить кофе. Часы на стене показывали без четверти десять. Его часы немного спешили. Поезд должен был прийти в десять тридцать; час опоздания, — значит, он будет в одиннадцать тридцать. Джонсон подозвал кельнершу. — Signorina! — Что вы желаете, сэр? — Вы бы не согласились поразвлечься со мной? — спросил Джонсон. Кельнерша покраснела. — Что вы, сэр! — Я не думал ничего дурного. Вы не составили бы мне компанию — пойти посмотреть ночное Веве? Если хотите, пригласите подругу. — Я не могу уйти отсюда, — сказала кельнерша. — Ведь я на службе. — Я знаю, — сказал Джонсон. — Но, может быть, вы кого-нибудь поставите за себя? Во время Гражданской войны это часто делалось даже мобилизованными. — Нет, нет, сэр. Я сама должна быть здесь. — Где вы изучили английский язык? — На курсах Берлица, сэр. — Расскажите мне о них, — сказал Джонсон. — Там, должно быть, учились большие шалопаи? Приставали, наверно, с нежностями? Много среди них было франтов? Не приходилось ли вам встречать Скотта Фицджеральда? — Простите? — Я хотел бы знать, считаете ли вы студенческие годы лучшими в вашей жизни? А какую команду выставили курсы Берлица прошлой осенью? — Вы шутите, сэр? — Чуть-чуть, — сказал Джонсон. — Вы славная девушка. Так не хотите со мной поразвлечься? — Нет, нет, сэр. Что-нибудь вам еще подать, сэр? — Да, — сказал Джонсон. — Принесите мне, пожалуйста, карту вин. — Сию минуту, сэр. С карточкой в руке Джонсон направился к столу, за которым сидели носильщики. Они оглянулись на него. Все трое были пожилые люди. — Wollen sie trinken?[1] — спросил он. Один из них кивнул головой и улыбнулся. — Oui, monsieur.[2] — Вы говорите по-французски? — Oui, monsieur. — Что же мы будем пить? Connais vous des champagnes?[3] — Non, monsieur.[4] — Faut les connaоtre,[5] - заметил Джонсон. — Fraulein! — окликнул он кельнершу. — Мы будем пить шампанское. — Какое вам угодно, сэр? — Самое лучшее, — сказал Джонсон. — Какое тут самое лучшее? — обратился он к носильщикам. — Le meilleur?[6] — спросил тот, который заговорил первым. — Непременно. Носильщик вытащил из кармана золотые очки и стал смотреть карту. Он провел пальцем по четырем напечатанным на машинке строчкам с названиями и ценами. — "Sportsman", — сказал он. — «Sportsman» — самое лучшее. — Согласны, господа? — спросил Джонсон других носильщиков. Один из них кивнул в ответ. Другой сказал по-французски: — Самому мне не приходилось пробовать, но я много слыхал про него. Вино хорошее. — Бутылку "Sportsman", — сказал Джонсон кельнерше. Он посмотрел цену: одиннадцать швейцарских франков. — Ну, давайте две бутылки. Ничего, если я посижу тут с вами? — спросил он носильщика, предложившего "Sportsman". — Пожалуйста. Присаживайтесь вот здесь. — Носильщик улыбнулся ему. Затем он снял свои очки и спрятал их в футляр. — Что, monsieur сегодня празднует день рождения? — Нет, — сказал Джонсон. — Праздновать мне, собственно, нечего. Моя жена потребовала развода. — Что вы? — сказал носильщик, — Не может быть. — Другой носильщик покачал головой. Третий, по-видимому, был туг на ухо. — Дело, конечно, обычное, — сказал Джонсон. — Вроде первого посещения зубного врача или первого нездоровья у девушки, но меня это выбило из колеи. — Да оно и понятно, — сказал старший из носильщиков. — Я вас понимаю. — Из вас, господа, никому не приходилось разводиться? — спросил Джонсон. Он уже перестал умышленно коверкать слова и говорил теперь на хорошем французском языке. — Нет, — сказал носильщик, назвавший «Sportsman». — Здесь разводы бывают редко. Попадаются, конечно, разведенные мужья, но их немного. — У нас иначе, — сказал Джонсон. — Почти все разводятся. — Это верно, — подтвердил носильщик. — Я читал об этом в газетах. — Я сам немножко запоздал, — продолжал Джонсон, — развожусь только первый раз. А мне тридцать пять. — Mais vous etes encоrе jeune,[7] - сказал носильщик. — Monsieur n'a que trente cinq ans,[8] - пояснил он двум другим. Те закивали в ответ. — Он совсем молодой, — сказал один из них. — И вы в самом деле разводитесь в первый раз? — спросил носильщик. — В самом деле, — сказал Джонсон. — Откройте, пожалуйста, бутылку, mademoiselle. — А дорого стоит развестись? — Десять тысяч франков. — Швейцарских? — Нет, французских. — Ага. Значит, на швейцарские деньги две тысячи. Все-таки не дешево. — Да. — Зачем же это делать? — Потому что этого требуют. — А для чего требуют? — Чтобы выйти замуж за кого-нибудь другого, — Да ведь это же глупо. — Вполне согласен, — сказал Джонсон. Кельнерша налила всем четверым вина. Они подняли стаканы. — Prosit! — сказал Джонсон. — A votre santé, monsieur,[9] - сказал носильщик. Двое других прибавили: — Salut. Шампанское было на вкус точно сладкая фруктовая водица. — Это что, швейцарский обычай — отвечать всегда на другом языке? — спросил Джонсон. — Нет, — сказал носильщик. — По-французски выходит вежливее. Кроме того, ведь здесь французская Швейцария. — Но вы говорите по-немецки. — Да, в моей деревне говорят по-немецки. — Понимаю, — сказал Джонсон. — Так вы, значит, никогда не разводились? — Нет. Это слишком дорого. И потом, я никогда не был женат. — Вот как! — сказал Джонсон. — А эти господа? — Они женаты. — Вы довольны, что женаты? — спросил Джонсон второго носильщика. — Как вы сказали? — Вам нравится быть женатым? — Oui. C'est normal.[10] — Именно, — сказал Джонсон. — Et vous, monsieur?[11] - Ça va,[12] - сказал третий носильщик. — Pour moi, — сказал Джонсон, — ça ne va pas.[13] — Monsieur собирается развестись, — объяснил первый носильщик. — О, — сказал второй носильщик. — Ага, — сказал третий. — Ну, — сказал Джонсон, — тема, по-видимому, исчерпана. Вам неинтересно слушать о моих огорчениях, — обратился он к первому носильщику. — Нет, почему же, — возразил носильщик. — Давайте говорить о чем-нибудь другом. — Пожалуйста. — О чем же нам поговорить? — Вы занимаетесь спортом? — Нет, — сказал Джонсон. — Вот жена моя спортсменка. — А вы как развлекаетесь? — Я — писатель. — Это хорошо оплачивается? — Нет. Но потом, когда приобретешь известность, — да. — Интересно. — Нет, — сказал Джонсон, — совсем неинтересно. Очень сожалею, господа, но я должен проститься с вами. Прошу вас распить и вторую бутылку. — Да ведь поезд придет не раньше чем через три четверти часа. — Я знаю, — сказал Джонсон. Подошла кельнерша, и он уплатил за вино и за свой обед. — Вы уходите, сэр? — спросила она. — Да, — сказал Джонсон. — Хочу немного пройтись. Чемоданы я оставлю здесь. Он надел кашне, пальто и шляпу. На платформе густыми хлопьями валил снег. Он оглянулся назад и в окно увидел трех носильщиков, которые все еще сидели у стола. Кельнерша выливала им в стаканы остатки вина из начатой бутылки. Неоткупоренную бутылку она унесла обратно. На этом они заработают по три с лишним франка на душу, подумал Джонсон. Он повернулся и пошел вдоль платформы. Когда он сидел в буфете, ему казалось, что боль притупится, если он будет говорить об этом; но она не притупилась; только на душе у него стало скверно. В буфете на станции Территэ было слишком тепло: буфет был ярко освещен, и чистенькие столики отполированы до блеска. На столиках стояли корзинки с соленым печеньем в бумажных пакетиках и лежали картонные подставки для пивных кружек, чтобы мокрые донышки не оставляли следов на дереве. Стулья были деревянные, резные, с залоснившимися от времени, но очень удобными сиденьями. На стене висели часы, в глубине комнаты была буфетная стойка, а за окном шел снег. За столиком под часами какой-то старик пил кофе и читал вечернюю газету. Вошел носильщик и сказал, что Восточно-симплонский экспресс идет из Сен-Мориса с часовым опозданием. К столу мистера Гарриса подошла кельнерша. Мистер Гаррис только что кончил обедать. — Экспресс на час опаздывает, сэр. Может быть, выпьете кофе? — Если вам угодно. — Простите? — переспросила кельнерша. — Да, будьте добры, — сказал мистер Гаррис. — Пожалуйста, сэр, — сказала кельнерша. Она принесла из кухни кофе. Мистер Гаррис положил сахар в чашку, раздавил его ложечкой и, повернувшись к окну, стал смотреть, как падает снег на освещенную платформу. — Вы говорите еще на каких-нибудь языках, кроме английского? — спросил он кельнершу. — Как же, сэр! Я говорю по-немецки, по-французски и на местных диалектах. — Какой язык вам больше всех нравится? — Они очень похожи, сэр. Я не могу сказать, что тот или другой мне нравится больше. — Хотите что-нибудь выпить — вина или чашку кофе? — Нет, что вы, сэр! Нам не разрешается пить с посетителями. — Может быть, сигару? — Нет, что вы, сэр! — Она засмеялась. — Я не курю, сэр. — Я тоже, — сказал Гаррис. — Я не согласен с Дэвидом Беласко. — Простите? — Беласко. Дэвид Беласко. Его легко узнать, потому что воротнички на нем всегда задом наперед. Но не согласен с ним. К тому же он умер. — Я могу идти, сэр? — сказала кельнерша. — Безусловно, — сказал Гаррис. Он наклонился вперед и стал смотреть в окно. Старик, сидевший за дальним столиком, сложил свою газету. Он поглядел на мистера Гарриса, потом взял свою чашку с кофе и направился к его столу. — Прошу извинить за навязчивость, — сказал он по-английски, — но мне пришло в голову — не состоите ли вы членом Национального географического общества? — Присаживайтесь, пожалуйста, — сказал Гаррис. Старик сел за столик. — Может быть, выпьете еще чашку кофе или ликеру? — Нет, благодарю вас, — ответил старый джентльмен. — Тогда разрешите угостить вас рюмкой кирша? — Пожалуй. Но только уж разрешите мне вас угостить. — Нет, позвольте мне. — Гаррис подозвал кельнершу. Старый джентльмен вынул из внутреннего кармана кожаный бумажник, перетянутый широкой резинкой. Сняв резинку, он вытащил несколько карточек, выбрал из них одну и протянул ее Гаррису. — Вот моя членская карточка, — сказал он. — Вы знавали в Америке мистера Фредерика Дж. Русселя? — Как будто нет. — Я полагал, что он очень известное лицо. — А откуда он? Из какого города? — Из Вашингтона, конечно. Разве не там находится главный совет Общества? — Кажется, там. — Кажется? Вы не уверены в этом? — Я давно уже не был в Штатах, — сказал Гаррис. — Так, значит, вы не член Общества? — Нет. Но мой отец состоит в нем много лет. — Тогда он, наверно, знает Фредерика Дж. Русселя. Это один из руководителей Общества. Позволю себе упомянуть, что именно мистер Руссель рекомендовал меня. — Очень приятно слышать. — Как жаль, что вы не член Общества! Но ваш отец мог бы дать вам рекомендацию. — Наверно, — сказал Гаррис. — Как только я вернусь, нужно будет заняться этим. — Очень, очень вам советую, — сказал старик. — Журнал вы, конечно, читаете? — Безусловно. — Видали вы номер, посвященный североамериканской фауне, с иллюстрациями в красках? — Да. Он у меня есть, в Париже. — А номер с панорамой вулканов Аляски? — Совершенно изумительно. — Я с большим удовольствием смотрел там фотографии диких животных, сделанные Джорджем Шайресом-третьим. — Да. Шикарные зверюги. — Простите, как вы сказали? — Превосходные фотографии. Этот миляга Шайрес… — Вы зовете его "миляга"? — Мы с ним старые друзья. — Ах, вот как! Вы знакомы с Джорджем Шайресом-третьим? Вероятно, очень интересный человек? — Еще бы! Таких интересных людей не часто приходится встречать. — А Джорджа Шайреса-второго вы тоже знаете? Что, он такой же интересный человек? — Нет, он не такой интересный. — А я думал, что он, наверно, очень интересный. — Представьте — нет. Знаете, даже странно. Он совсем не такой интересный. Я часто удивлялся, почему это так. — Гм, — сказал старый джентльмен, — казалось бы, в этой семье все должны быть интересными людьми. — А вы помните панораму пустыни Сахары? — спросил Гаррис. — Пустыни Сахары? Да это было лет пятнадцать назад. — Совершенно верно. Она особенно нравилась моему отцу. — Разве более поздние номера ему меньше нравятся? — Нет, наверно, не меньше. Но эту панораму Сахары он очень любил. — Она была прекрасно выполнена. Но я нахожу, что ее художественные достоинства значительно прешли ее научную ценность. — Вот не знаю, — сказал Гаррис. — Этот песчаный вихрь, и этот араб со своим верблюдом, на коленях, лицом к Мекке… — Мне помнится, араб там стоял, держа верблюда под уздцы… — Ах, вы правы, — сказал Гаррис. — Я спутал с книгой полковника Лоуренса. — Книга Лоуренса посвящена как будто Аравии? — Безусловно, — сказал Гаррис. — Араб мне напомнил о ней. — Полковник, должно быть, очень интересный человек. — Несомненно. — Что он сейчас делает, вы не слыхали? — Он поступил в Королевский воздушный флот. — Зачем он это сделал? — Захотелось. — Вы не знаете, он состоит в Национальном географическом обществе? — Вот этого не могу вам сказать. — Он был бы очень полезным членом Общества. Как раз такие люди там нужны. Я с радостью рекомендовал бы его, если вы думаете, что его кандидатура встретит одобрение. — О, я уверен в этом. — Я рекомендовал одного ученого из Веве и одного своего лозаннского коллегу, и оба были избраны. Думаю, это встретит одобрение, если я рекомендую полковника Лоуренса. — Превосходная мысль, — сказал Гаррис. — Часто вы бываете здесь, в станционном буфете? — Я прихожу сюда пить кофе после обеда. — Вы преподаете в университете? — Я уже отошел от практической деятельности. — А я жду поезда, — сказал Гаррис. — Еду сейчас в Париж, а потом через Гавр в Штаты. — Я ни разу не был в Америке. Но мне бы очень хотелось туда попасть. Может быть, еще придется бывать на заседании Общества. Буду очень рад познакомиться с вашим отцом. — Он, наверно, был бы в восторге от этого знакомства, но он умер в прошлом году. Застрелился, представьте себе. — Весьма прискорбно слышать. Не сомневаюсь, что это была тяжелая утрата — как для семьи, так для научного мира. — Научный мир стойко перенес эту потерю. Вот моя карточка, — сказал Гаррис. — Мои инициалы Э. Д., а его были Э. Дж. Я уверен, что он был бы в восторге от знакомства с вами. — Это и для меня было бы чрезвычайно приятно. Старый джентльмен достал из бумажника карточку и подал ее Гаррису. На карточке стояло: Д-Р СИГИЗМУНД ВАЙЕР. д-р Философии Член Национального географического общества Вашингтон, Колумбия, США — Я буду очень бережно хранить ее, — сказал Гаррис. |
||
|