"Н.Кальма. Книжная лавка близ площади Этуаль (Роман) (детск.)" - читать интересную книгу автора

доставала. Эх, и время было!


Н и к о л а й  К а л а ш н и к о в

Серое, недоброе лицо, глаза проваленные, в темных подглазьях. Смотрит
исподлобья. Взглядом выковыривает из того, на кого смотрит, все, до самого
дна. Кажется, дворянин по происхождению, даже из какого-то особо древнего
рода. Живет с матерью - суетливой, неумной старушкой, старшей сестрой -
заводской работницей и младшей - юродивой красавицей с болезненным
румянцем на иконописном лице. От юродивой прячут часы, потому что, услышав
тиканье или звон часов, она начинает биться в припадке, кричит неистово:
"Боюсь, боюсь!" - и отмахивается, отталкивает всех с нечеловеческой силой,
рвется куда-то бежать, потом падает в глубоком обмороке. Откуда этот ужас,
никто не знает, хоть и лечили ее самые лучшие врачи. Впрочем, что же это
все о Колиной семье? А о нем когда же? О его нелюдимости, о том, что за
сутки он цедит всего несколько слов, а иногда замолкает на целые недели, о
его большой тайной жизни? Нет, это все после, в книге.


О с т а п

Не знаю, имею ли я право помещать Остапа здесь, среди живых героев
книги. Ведь Остап - всего только "восковая персона", муляж, музейный
экспонат. Но как быть, если для некоторых героев этой книги он стал
настоящим товарищем игр, поверенным тайн, любимой выдумкой! Нужды нет, что
зелено-красный мундир петровского гренадера насквозь пропитался музейной
пылью, что почернел от времени золотой позумент, что мушиные точки
избороздили восковые щеки. Зато у Остапа были удивительно живые глаза,
которые, казалось, задумчиво и чуть насмешливо наблюдали за вами, где бы
вы ни находились. Зато у Остапа были смоляные блестящие усы, жесткая
репица-косица, вылезающая из-под треуголки, и бравый вид. И еще были у
него темляк, и ладунка, и пороховница, та самая, про которую Гоголь писал:
"Есть еще порох в пороховницах". А как Остап умел слушать!
Бывало, заберешься к полудню, после уроков первой смены, в музей. Ни
души, если под душами разуметь посетителей. Дремлет на стуле у дверей
древний сторож, и только мухи носятся в горячем солнечном столбе. Вот
тогда-то можно подобраться к Остапу, потрогать его, ощутить пальцами
грубую шерсть солдатского мундира, вдохнуть запах нагретой солнцем
материи. И почему-то этот запах, и тишина, и ощущение одиночества, иногда
вовсе не мучительного, а, наоборот, счастливого, располагали к
откровенности. Выложить шепотом Остапу все маленькие и большие радости или
обиды, о чем-то спросить. Да-да, можно было и спрашивать, и, даю слово,
Остап отвечал. Конечно, по-своему, по-остаповски: смотрел одобрительно
коричневым стеклянным глазом, или, наоборот, осуждающе и холодно, или с
явной насмешкой. Скажете, фантазия?
Ну, если не верите, попробуйте сами заглянуть в эти честные, совсем
живые глаза. Спросите о чем-нибудь "восковую персону". Но помните:
спрашивать надо не о пустяках каких-нибудь и только по-серьезному. Остап
слушает лишь тех, кто верит в него. Им он и отвечает.