"Франц Кафка. Маленькие рассказы (1904-1924, Сборник)" - читать интересную книгу автора

приблизительно следующее: так он опирается на закон и так закон опирается на
него. Всякий у нас знает, что ждет его на веранде, и все же снова и снова
испытывает трепет; и тогда даже тот, кого уполномочили говорить, никак не
мог начать, он уже стоял напротив полковника, но тут мужество его оставило,
и он, отнекиваясь и отговариваясь, попятился и втиснулся обратно в толпу.
Другого подходящего человека, который согласился бы выступить, тоже не
нашлось - правда, несколько человек вызвалось, но из числа неподходящих, - и
все были в большом замешательстве. К нескольким горожанам, известным своим
ораторским даром, отрядили послов. В течение всего этого времени полковник
стоял, застыв в неподвижности, только при дыхании грудь его заметно
вздымалась. И не то чтобы он тяжело дышал, просто он дышал чрезвычайно
явственно, вроде того, как дышат лягушки, только у них это всегда так, а для
него это было необычно. Я пробрался вслед за взрослыми и долго смотрел на
него между двумя солдатами, пока один из них не отпихнул меня коленом. За
это время тот, кому с самого начала было поручено говорить, собрался с духом
и, крепко держась за двух своих сограждан, начал краткую речь. Умилительно
было видеть, как во время этой серьезной речи, живописующей тяжелое
бедствие, он непрестанно улыбался униженной улыбкой, напрасно пытаясь
вызвать хотя бы намек на ответную улыбку на лице полковника. Под конец он
высказал просьбу; мне кажется, он просил только об освобождении от налогов в
течение года, но, возможно, также и об отпуске по дешевой цене строевого
леса из коронных владений. Затем он низко склонился и замер в почтительной
позе, так же как и все остальные, за исключением полковника, солдат и
нескольких чиновников на заднем плане. Мне, ребенку, показалось очень
забавным, что люди на лестницах, приставленных к перилам веранды, спустились
на две-три перекладины, чтобы их не было видно во время этой решающей паузы,
и с любопытством подглядывали, чуть приподымая иногда головы над уровнем
пола веранды. По истечении некоторого времени к полковнику, пребывавшему в
неподвижности, если, конечно, не считать вздымавшуюся при дыхании грудь,
подошел небольшого роста чиновник; он встал на цыпочки, силясь дотянуться до
полковника, тот шепнул ему что-то на ухо, чиновник хлопнул в ладоши, после
чего все выпрямились, и он провозгласил:
- Просьба отклонена. Можете идти.
Толпа вздохнула с явным облегчением, все толкались, спеша уйти, сам
полковник, можно сказать, снова стал человеком, таким же, как и мы, на него
никто не обращал внимания, я увидел только, как он, совершенно обессиленный,
уронил на пол бамбуковые палки, затем в полном смысле слова упал на
принесенное одним из чиновников кресло и поспешил сунуть в рот трубку.
Этот случай не единственный - так у нас обычно бывает. Правда, время от
времени незначительные просьбы удовлетворяются, но тогда всякий раз
получается так, будто полковник сделал это на собственный страх и риск, как
всесильное частное лицо, и правительство ни в коем случае не должно об этом
знать. Конечно, прямо это не говорится, но это само собой понятно. Ведь в
нашем городке око полковника, насколько мы можем судить, - это око
правительства, хотя все же тут есть и некое различие, не вполне доступное
пониманию.
Но горожане могут быть уверены, что серьезная просьба всегда будет
отклонена. Вот то-то и удивительно, что такой отказ нам в некотором роде
необходим, и при этом делегации и отказы совсем не простая формальность. Мы
снова и снова бодро и совершенно серьезно шагаем туда, а потом оттуда,