"Франц Кафка. В поселении осужденных" - читать интересную книгу автора

убеждениями, если оно уже одной своей видимостью пойдет навстречу его
желанию.
То, что он будет расспрашивать вас со всей хитростью, в этом я уверен.
И его дамочки будут сидеть по кругу и навострять уши. Вы, предположим,
скажете: "У нас судопроизводство другое", или: "У нас осужденного перед
вынесением приговора сначала допрашивают", или: "У нас пытки применяли
только в средневековье". Это все высказывания, которые в той же мере
справедливы, в какой они представляются вам вполне естественными, невинные замечания, не затрагивающие принципов моего
судопроизводства. Но как воспримет их комендант? Я так и вижу его перед
собой, славного коменданта, как он тут же отодвигает в сторону стул и
вылетает на балкон, я вижу его дамочек, как они разом устремляются за ним,
слышу его голос - барышни называют его громовым, - голос, который говорит:
"Крупный исследователь из Европы, уполномоченный проверить судебное
производство во всех странах, только что сказал, что наш суд, основанный на
старых традициях, является бесчеловечным. После этого заключения такого
высокопоставленного лица терпеть нашу судебную практику мне, конечно, больше
не представляется возможным. С сегодняшнего дня я приказываю..." и так
далее.
Вы хотите вмешаться, мол, вы сказали не то, о чем он возвещает, вы не
называли мой суд бесчеловечным, наоборот, по вашему глубокому убеждению, вы
находите его самым человечным и самым человеческим, вы восхищены также этим
машинным подходом - однако все поздно; вам даже не удается выйти на балкон,
который уже весь забит дамами; вы хотите как-то привлечь к себе внимание; вы
хотите кричать, но какая-то дамская рука зажимает вам рот - и я, и творение
старого коменданта пропали!
Путешественнику пришлось подавить улыбку; такой, значит, легкой была
задача, которая казалась ему такой тяжелой. Он сказал уклончиво:
- Вы переоцениваете мое влияние. Комендант читал мое рекомендательное
письмо, он знает, что я не являюсь знатоком судебных дел. Если бы я стал
высказывать свое мнение, то это было бы мнение частного лица, ничуть не
выше, чем мнение любого другого человека, и уж во всяком случае куда ниже,
чем мнение коменданта, который, насколько мне известно, наделен в этом
поселении весьма обширными правами. И если его мнение об этом
судопроизводстве столь категорично, как вы полагаете, то тогда, боюсь, этому
судопроизводству наступил конец и это отнюдь без моего скромного содействия.
Дошла ли суть сказанного до офицера? Нет, еще не дошла. Он резво качнул
пару раз головой, коротко обернулся к осужденному и солдату, которые
вздрогнули и перестали хватать рис, приблизился вплотную к путешественнику,
остановил свой взгляд не на его лице, а где-то на его сюртуке и сказал тише
прежнего:
- Вы не знаете коменданта; по сравнению с ним и всеми нами вы
отличаетесь, простите мне это выражение, определенным простодушием. Ваше
влияние трудно переоценить, поверьте. Я был вне себя от счастья, когда
услышал, что только вы один должны присутствовать на казни. Это распоряжение
коменданта было направлено точно против меня, но теперь я поверну его себе
на пользу. Не подвергаясь воздействию ложных нашептываний и
пренебрежительных взглядов, - чего нельзя, скажем, избежать при большем
скоплении народу на экзекуции, - вы выслушали мои разъяснения, ознакомились
с машиной и намерены сейчас проследить за ходом смертной казни. Мнение у вас
наверняка уже сложилось, а если и остались еще какие-нибудь мелкие сомнения,