"Владимир Качан. Роковая Маруся (Театральная повесть)" - читать интересную книгу автора

нетрудно было понять, что ее можно только взорвать, но дальше будет
сигнализация. Хоть и большая у них была квартира, но в той комнате, где
гости сидели за столом, повернуться было негде. И все разом было призвано
поразить воображение человека, впервые эту квартиру посетившего. Это вам
была не комнатка Коки с чучелами, тут было намешано вопиющее разнообразие
вкусов, эпох, интересов, но все имело одно общее: все было солидно и
дорого.
Тут были и старинный шкаф с хрусталем, и другой антикварный шкаф с
фарфором, и третий шкаф с редчайшими книгами, которые тогда можно было
купить только за границей и еще неизвестно как через эту границу провезти
домой, например, там стояло все, что к этому времени написал Солженицын, и
это, помимо зависти, еще вызывало уважение к храбрости хозяев. На самом-то
деле все просто: одним - можно, другим - нельзя. Мите было можно. Но
нельзя было не отметить, как тонко гармонировали по цвету переплеты книг с
обоями и друг с другом. На одной стене висела коллекция сабель, кортиков,
ятаганов, мачете и другого холодного оружия; на другой - коллекция
охотничьих ружей; в углу - скромное собрание икон. Кроме того:
подсвечники, канделябры, блюда, статуэтки и картины в тяжелых золоченых
рамах. Словом, интеллигентный дом, в котором живут интеллигентные люди со
средствами. Портрет Митиного отца висел тут же. Все чинно сидели,
разговаривали вполголоса и не забывали пока, по какому поводу тут
собрались. Никого больше не ждали, но вдруг раздался дверной звонок,
который у них был, собственно, не звонок, а фрагмент из оперы Бизе: вот
как заиграет "Тореадор, смеле-е-ее..." - значит, пора идти открывать. Это
пришла (случайно, а может, и нет) их соседка Люда. Люда была артисткой
балета в Театре оперетты, то есть в том театре, где балет решающей роли не
играет, и у Мити были с ней свои, особые отношения. Маша об этих
отношениях догадывалась или даже знала, но делала вид, что не знает
ничего, поскольку каждый из супругов, как это принято на Западе, должен
иметь право на отдельную личную жизнь. Так ли это принято на Западе и,
если да, то на каком именно, точно не знал никто, но так они говорили,
словно этот абстрактный Запад был безусловным авторитетом и в этой
области. И вот этим правом на независимую личную жизнь и Митя, и Маша
широко пользовались. Детей у них не было, да, может, это было и к лучшему,
потому что ребенку трудновато было бы разобраться, где деланная жизнь, а
где настоящая, где правда и есть ли она тут вообще у папы с мамой.
Этот мир, собранный из красивых цветных кубиков, непременно должен был
развалиться от первого же порыва свежего ветра, от первого же
естественного, искреннего и стихийного вторжения, и он в конечном итоге
все-таки развалился, но пока (а мы с вами все еще в этом времени), пока
еще сохранял свое хрупкое равновесие, ей еще не надоело окончательно быть
"лапой", а ему "малышом".
Итак, Маша открыла дверь их фамильного бункера и встретила соседку
Людочку.
Сердечность и радость, проявленные Машей при этом, потеряли всяческое
соответствие с днем поминовения Митиного отца: "Ой! Людочка, заходите,
пожалуйста. Ма-лы-ыш, малыш, посмотри, кто к нам пришел! Вы очень кстати,
у нас гости, проходите, проходите, что ж вы в дверях-то?.. Нет, нет,
заходите, прошу вас, кого вы стесняетесь? И не думайте отказываться, и
слушать ничего не хочу. Мы так рады вас видеть, у нас сегодня такое