"Владимир Качан. Роковая Маруся (Театральная повесть)" - читать интересную книгу автора



Настало время рассказать о Машином муже; их доме и их круге; обо всем
этом "высшем свете", чтобы стали понятны и бриллианты, и ее образ жизни, и
некоторые особенности ее характера.
Муж Маши был известным музыкантом, скрипачом. Ансамбль, в котором он
играл, шесть-семь месяцев в году гастролировал за рубежом, поскольку
классическая музыка там пользуется гораздо большим спросом, чем здесь, и,
значит, Машин муж объездил уже почти весь мир. Впрочем, им иногда
приходилось радовать своим искусством и жителей Тюмени или Брянска. Это
был крупный мужчина с широким тазом, узкими плечами, а также с большими,
пухлыми и всегда теплыми руками. Он всегда был очень приветлив и при
встрече всех целовал, даже если вчера с этим человеком виделся. А если не
целовал, то неизменно протягивал вялую руку для рукопожатия, и пожимать
эту руку было так же приятно, как связку подогретых сарделек. У него было
белое, плоское, слегка оплывшее и всегда улыбающееся лицо с узкими щелками
глаз, и поэтому он напоминал мне японскую гейшу на заслуженном отдыхе. Я
никогда не был знаком ни с одной японской гейшей, но мне почему-то всегда
казалось, что если Митю нарядить в цветастое кимоно, соорудить на голове
прическу и дать в руки чашечку сакэ, то и получится типичная стареющая
гейша, которой явно есть что вспомнить, но которая никогда об этом не
расскажет. Митя - так его звали все, и в этом театре тоже, когда он
подвозил сюда Машу на "мерседесе". "Мерседес" в Москве тогда был редкой
машиной, не у каждого был знакомый с "мерседесом", а Митя был знакомым
всех артистов этого театра. Для нищих артистов он был человеком другого
мира, высших сфер, в которых были и заграница, и "мерседесы", и валюта, и
специальные магазины; его пухлую руку пожимали Ростропович и Рихтер,
поэтому многие считали за честь, когда Митя, подвозя Машу, нередко вылезал
из машины поздороваться и поболтать с артистами: "Что-то устал. Вчера
только из Аргентины. Тяжелый перелет. Застряли в Париже на сутки". (Хотя
как это можно застрять в Париже?..) Для всех он был Митя, а для Маши -
Митричек, так она (и только она) его звала. В глаза и за глаза - только
Митричек: "Сегодня не могу, очень жалко, но не могу, сегодня Митричек
улетает в Японию, мне надо пораньше быть дома". А еще они звали друг друга
"лапа" и "малыш". Обращение "малыш"
плохо вязалось с Митиным обликом, но им так нравилось, что уж тут
поделаешь, спасибо, что не "пупсик" и не "зайка". Но когда я слышал эти
"малыш" или "лапа", полные прилюдной ванильной нежности, у меня ломило
зубы и вся нервная система вопила: "Не на-а-адо!"



Как-то раз я был приглашен к ним в гости. Гости собрались по поводу
годовщины смерти Митиного отца, тоже известного музыканта. Мне открыл
Митричек и сразу поцеловал, я не успел увернуться, потому что мое внимание
было поглощено дверью из тяжелого металла с серебряной отделкой. На двери
была табличка из белого опять же металла с фамилией, а в двери - минимум
пять замков. Наверное, это все было правильно, потому что, если бы
какой-нибудь домушник проник в эту квартиру, он бы не даром поработал.
Однако такая затея была бы обречена: при одном взгляде на эту дверь