"Красотки из Бель-Эйр" - читать интересную книгу автора (Стоун Кэтрин)

Глава 3

Слишком много печали для свадебного дня, подумала Эллисон. Она сидела на кованой скамейке для двоих в неприметной нише, образованной белой, похожей на кружево сиренью. Сидела, потому что ее пострадавшее бедро посылало сигналы бедствия, а в приятном убежище – потому что на глаза наворачивались слезы.

Эллисон ожидала, что сегодня ей будет немного грустно из-за воспоминаний о Дэне. Но сейчас эта грусть казалась ей пустой и мелкой по сравнению с настоящей печалью, с которой она столкнулась в этот день: с демонами, терзавшими Эмили Руссо, и невыразимой трагедией Сары Адамсон. Демоны не терзали Дэниела Форестера и Эллисон Фитцджеральд, и их разорванная помолвка не обернулась трагедией. Случившееся, конечно, очень неприятно, и, возможно, Эллисон будет сожалеть об этом всю жизнь, но это был и ее выбор, ее решение. Это не было тайной болью, бессмысленным ударом судьбы.

Эллисон наблюдала за Эмили и тщетно пыталась убедить себя, что та – прекрасный фотограф, просто предпочитает джинсы и, что вполне понятно, немного волнуется из-за столь ответственного задания, которое на нее свалилось. До несчастного случая Эллисон и сама предпочитала джинсы, она просто жила в джинсах и брюках для верховой езды, в цветных свитерах, водолазках или блузках – что случалось выхватить из шкафа, перед тем как бежать на конюшню. И тоже волновалась, готовясь к выполнению важных обязанностей, ждавших ее в «Элегансе».

«Может быть, Эмили такая же, как я», – с надеждой сказала себе Эллисон. Но даже несмотря на способность Эллисон во всем находить хорошую сторону, она не могла найти ни капли сходства между ними.

Джинсы явно не были стилем Эмили, это маскировка, неудачная попытка спрятаться. И озабоченность Эмили не объяснялась просто страхом начинающего, корни ее уходили глубоко и были сплетены из боли и опасений.

Что-то беспокоило Эмили, и это наверняка было нечто более серьезное, чем несостоявшаяся свадьба богатой и избалованной Эллисон Фитцджеральд. Но даже демоны Эмили бледнели перед огромной трагедией Сары Адамсон.

Сара. Убита. Нет!..

Эллисон могла прожить в Гринвиче девять месяцев и ни разу не встретиться с Сарой Адамсон. Сара была на три года старше, ученицей старшей средней школы, а Эллисон – десятиклассницей. Сара не жила в пансионе при академии, потому что дом ее родителей находился в Гринвиче, и она не ездила верхом.

Но Эллисон все же познакомилась с Сарой, и их связали особые, теплые и спокойные, отношения.

Сара сидела на деревянной скамье на трибуне скаковой площадки, когда в полдень на второй день своего пребывания в академии Эллисон выехала на круг. Эллисон уже изучила расписание классных и самостоятельных занятий, выяснила, когда нужно появляться на обязательных «благородных часах», где они учились быть истинными леди, и решила, что время с полудня до часа будет проводить на конюшне, ездить верхом вместо ленча. Бледная тихая девушка, сидевшая на деревянной скамье, очевидно, приняла такое же решение, за исключением того, что она не ездила верхом, а ела свой ленч, неторопливо, изящно поглощая пищу, которую доставала из бледно-розовой картонной коробки.

Сара и Эллисон обменялись понимающими улыбками в первый день, и во второй, и в третий. На четвертый Сара представилась и застенчиво спросила, не возражает ли Эллисон против зрителей. Эллисон тоже представилась и весело ответила: «Конечно, нет!»

После этого бывали дни, когда Сара и Эллисон только тепло улыбались друг другу, дружески махали рукой и коротко здоровались. Но бывали и другие дни, когда большую часть полуденного часа Эллисон проводила в разговорах с Сарой, а не в седле. Эллисон рассказывала Саре о конкуре – о совершенной дуге прыжка, изгородях и стенках, о выверенных по времени шагах, о контроле над огромной мощью лошади, – и Сара слушала как завороженная.

Девушки говорили о верховой езде, прыжках и мечте Эллисон о золотой медали, но когда Эллисон задавала Саре вопросы о ее жизни и мечтах, хрупкая девушка пожимала плечами, мягко улыбалась и мало что говорила. Правда, как-то раз Сара извинилась, что не угощает Эллисон, и объяснила, что ест особенную еду, но в подробности вдаваться не стала. Она предложила, чтобы их домашний повар готовил что-нибудь и для Эллисон, но та отказалась от великодушного предложения, согласившись, правда, что морковка и яблоки для Смокинга будут в самый раз.

– Кажется, что ты летишь, Эллисон, – сказала однажды Сара, понаблюдав, как Эллисон совершает прыжок за прыжком.

– Так и есть. Словно летишь, паришь…

– Чувствуешь себя свободной.

– Да, пожалуй. Свободной… Сара, если хочешь, я могу научить тебя ездить верхом, прыгать.

– О! – Синие глаза Сары на мгновение засияли, а бледные щеки порозовели. Но она тихо произнесла: – Нет. Спасибо, Эллисон, но я не могу.

Сара и Эллисон виделись только на поле для верховой езды. Их занятия проходили на разных этажах красного кирпичного здания. Каждое утро, за несколько минут до начала занятий, Сару привозил лимузин и поджидал ее днем, когда учеба заканчивалась.

Каждый день в полдень Эллисон приходила на конюшню. С сентября до конца марта Сара пропустила не так уже много дней. Она отсутствовала неделю в ноябре и еще два раза по нескольку дней. Каждый раз, вернувшись, Сара выглядела более бледной и хрупкой. Эллисон подозревала, что девушка серьезно больна.

– Я больше не буду так часто сюда приходить, – сказала Сара в первый день весеннего семестра. – Как правило, на этот час я буду уезжать из кампуса.

Эллисон улыбнулась в ответ на вежливое предупреждение Сары. С ее стороны было мило сообщить ей об этом, но совершенно не обязательно. Эллисон чуть не спросила, где будет Сара, но не из любопытства, а потому, что темно-синие глаза Сары светились счастьем. Эллисон не спросила, но великолепным теплым майским днем узнала о причине счастья Сары.

Сара Адамсон полюбила! Эллисон не видела лица мужчины, только его силуэт в отдалении. Но видела лицо Сары – ее бледные щеки вспыхнули и глаза засияли, когда она направилась к нему, неся свой особый ленч, и села вместе с ним в потрепанный темно-зеленый «фольксваген».

В последний раз Эллисон увидела Сару в начале июня, в день окончания учебного года. В полдень Сара была на конюшне, поджидая Эллисон.

– Привет, Сара!

– Привет. Я только хотела попрощаться. Мне очень нравилось смотреть на тебя. Спасибо, что позволила.

Как она благородна, подумала пораженная Эллисон.

– Мне было очень приятно, что ты на меня смотрела, – наконец со всей искренностью ответила она. – Я слышала, что ты уезжаешь в Колледж Вассара.

– Да. – Сара улыбнулась. – А ты возвращаешься в Лос-Анджелес?

– Там мой дом, – пробормотала Эллисон, не желая обидеть Сару. В конце концов, Гринвич, с его суровыми зимами и строгими правилами, был домом Сары.

– Удачи на Олимпийских играх, Эллисон.

– Спасибо! Удачи в Вассаре, Сара.

– Прощай.

– Прощай. – Будь счастлива, подумала Эллисон, глядя вслед уходившей Саре. Будь счастлива…

Но Сара нашла не счастье, а нечто совсем другое, печально думала Эллисон, сидя в уединенной нише из белой, похожей на кружево сирени. Сара попала в руки убийцы. Эллисон прищурилась, пытаясь вспомнить лицо человека в «фольксвагене», человека, к которому с такой радостью спешила Сара. Был ли это тот самый мужчина или та любовь закончилась, уступив место смертельной?

– О, простите!

Вздрогнув, Эллисон подняла взгляд и встретилась с темно-синими глазами, поразительно похожими на глаза сестры этого человека.

– Привет…

– Здравствуйте. Я не хотел нарушить ваше уединение.

Роб сбежал от общества, тоже ища уединения. Из четырехсот гостей, приглашенных на свадьбу, уже понял он, добрая половина стремилась к еще большим славе, богатству и известности, и эти две сотни, похоже, верили, что появление в «Портрете» поможет им в этом.

Статья в журнале Роба поможет – всегда помогала. Но Роб, и только он один, решал, о ком написать. Он спокойно, но твердо противостоял похвалам и мольбам агентов, анонимным звонкам, авторы которых называли себя друзьями многообещающего журнала, и уж конечно, попыткам произвести на него впечатление. Даже Элейн, со всеми своими безграничными чарами и сладкой близостью их отношений, не могла влиять на его выбор.

Явные намеки стольких знаменитостей немного льстили Робу – это было большой похвалой журналу, – но в целом он чувствовал, как его постепенно охватывает раздражение. Он оставил Элейн отбиваться от атак поклонников, многие из которых были ее клиентами, а сам поспешил укрыться среди кустов сирени.

В сиреневых зарослях Роб оказался не один, но, увидев серьезные зеленые глаза, кажется, блестевшие от недавних слез, и теплую улыбку, решил, что, пожалуй, эта молодая женщина не станет упрашивать его поместить в «Портрете» статью о ней. Здесь Робу ничего не грозило, но, внимательно глядя в блестящие глаза, он понял, что помешал ей.

– Я просто проходил мимо, по направлению к другим сиреневым зарослям, – сказал Роб.

– Нет, пожалуйста, останьтесь. Вы мне не помешали. – «Я думала о вашей сестре». Эллисон хотелось сказать Робу, что знала Сару, что она ей очень нравилась и как ей жаль, что все так получилось. Но поняла: если заговорит, то расплачется. Когда-нибудь она скажет об этом Робу – когда-нибудь в будущем, другим летним днем в других сиреневых зарослях, или на легендарном Осеннем балу в клубе, или в пятую годовщину свадьбы Мэг и Кэма, – когда-нибудь в другой раз. – Меня зовут Эллисон Фитцджеральд.

– А меня Роб Адамсон. Эллисон Фитцджеральд… Дайте подумать. Это не вы выдающийся дизайнер по интерьерам?

– Вы разговаривали с моей матерью!

– Нет, хотя я действительно познакомился с вашей матерью и с отцом. Об этом сказала Клер Роланд.

Клер Роланд была владелицей «Элеганса», того самого ателье по дизайну интерьеров Южной Калифорнии. Клер было пятьдесят семь лет, и она уже давно могла отправиться на покой в свой расположенный по «самому лучшему адресу» дом на Монтана-драйв в Беверли-Хиллз, но одна только мысль о замедлении ритма жизни приводила ее в беспокойство. Клер не завершила свою миссию, в Платиновом треугольнике – Беверли-Хиллз, Хоумби-Хиллз и Бель-Эйр – до сих пор были дома, которым не хватало вкуса, элегантности и стиля. Это она оставит в наследство Лос-Анджелесу, надеялась Клер, и воспитанному ею поколению дизайнеров.

Клер стала первым дизайнером в Лос-Анджелесе, предложившим вести курс для специализировавшихся по этой дисциплине студентов Калифорнийского университета. На бумаге это означало занятия в течение одного квартала, которые завершались зачетом, но для особо одаренных студентов Клер делала редкие исключения.

Когда полтора года назад Клер впервые увидела имя Эллисон Фитцджеральд в списке группы, она встревожилась. Это было более чем неудобно. Клер должна была ставить оценки, и всем была известна ее строгость, но Шон и Патриция были ее друзьями, и все знали о трагическом несчастном случае с Эллисон.

Клер беспокоилась, но уже через три недели она разговаривала с Эллисон как с коллегой, ведя откровенный разговор, не предназначенный для ушей клиентов, но столь приятный для дизайнера.

– Клиенты могут ошибаться, Эллисон, запомни это, – с хитрой улыбкой доверительно говорила Клер. – Они могут хотеть зеркал над кроватью, трапеций и бог знает чего еще, а это ошибка, и тогда мы должны вежливо предложить им поискать другого дизайнера. – У Клер Роланд была завидная репутация, но заработала она ее тяжким трудом – она могла сама выбирать себе клиентов, равно как и дизайнеров. У нее работали лучшие дизайнеры, и она хотела, чтобы Эллисон стала одним из них. – Вкус и элегантность, Эллисон. У тебя это есть. Не представляю откуда – ты так молода, ты родилась и воспитывалась в Калифорнии, должно быть, это дано свыше.

Эллисон понимала, что похвалы Клер были искренними, но благодаря занятиям верховой ездой она знала, что талант, одаренность и природные способности нужно развивать. Клер предсказывала Эллисон стремительный взлет. Через год, а может, и меньше, по секрету объявила Клер, Эллисон Фитцджеральд станет известным дизайнером по интерьерам для знаменитых домов Южной Калифорнии.

Три года назад все предсказывали, что Эллисон станет золотой медалисткой в конном спорте – и даже сможет взять три золота на Олимпийских играх 1984 года. Теперь Эллисон боялась предсказаний. Она узнала, что хрустальные шары очень и очень хрупкие.

– Клер немного забегает вперед, – неохотно пробормотала Эллисон в ответ на слова Роба. Ее неловкость возросла при мысли о том, что еще могли рассказать о ней Робу. Он знает, что она чуть не умерла? За тем лишь исключением, что ее смерть могла стать результатом несчастного случая, а не убийства. – Я приступлю к работе в «Элегансе» только с середины августа, после Игр.

Эллисон следила за реакцией Роба на свое упоминание об Олимпийских играх. Знает ли он о ее разбитых олимпийских надеждах? Смягчатся ли сочувствием синие глаза? Мелькнет ли в них озабоченность старшего брата: ты действительно хочешь посмотреть соревнования олимпийской команды конников, Эллисон? Не будет ли это слишком больно для тебя?

Выражение лица Роба не изменилось. Его приятная, безмятежная аристократическая улыбка не дрогнула. Если Роб что и знал, то вежливо скрыл это, точно так же, как Эллисон скрыла, что знает о Саре.

– Мне не показалось, что Клер забегает вперед, – мягко заметил Роб.

В уголке сознания Роба зародилась мысль. Эти зеленые глаза никогда даже не попытаются пробиться в «Портрет», но если предсказание Клер о будущем Эллисон близко к истине, Роб сам предложит ей. Рассказы о людях, подобных Эллисон, – вот что отличало изысканный «Портрет» от других известных журналов. Роб выбирал сильных, интересных, интригующих людей, людей, которые преуспели в делах вопреки всему, таких, как Эллисон, которая становилась чемпионкой во всем, чем занималась.

– Ну что ж… – Эллисон не терпелось увести разговор от ее будущего. Или ее прошлого. Или его прошлого. Оставалось настоящее. Она спряталась среди сирени, а не в своей квартире, единственно из-за Эмили, а та наверняка скоро закончит. – Вы не знаете, Мэг с Кэмом еще не собираются уезжать?

– Думаю, уже скоро. Хотите поймать букет?

– Нет! – Эллисон улыбкой смягчила свое восклицание. – Я хочу держаться от букета как можно дальше. Мне просто хотелось попрощаться, бросить горсть риса… – «И уехать домой».

– Итак, – прошептала Уинтер, когда они с Марком вошли в гостиную ее квартиры на Холман-авеню. С того момента как они покинули розовую террасу клуба, никто из них не произнес ни слова.

– Итак?

Все внимание Марка было обращено на Уинтер, однако он не мог не заметить скромного убранства ее милой, но не роскошной квартиры с одной спальней, квартиры университетской, а не в духе Охотничьего клуба, шик в духе Брюна, но не элегантность Балморала.

– Итак, включить музыку?

– Нет. Иди сюда.

Уинтер подчинилась. Ей пришлось. Ее сердце учащенно забилось при мысли о прикосновении Марка, по телу прокатилась волна повелительных ощущений, мысли разбежались, унося с собой клятву, которую она себе дала – держать себя под контролем… всегда.

Но сейчас она находилась под контролем своих желаний.

И под контролем другого человека – Марка.

Уинтер встала перед ним, затаив дыхание. Но Марк протянул руку не к ней, а к гардении в ее волосах. Он осторожно отцепил цветок, затем вытащил шпильки из гладкого, тугого узла волос, и черный шелк заструился по спине. Потом он бережно вынул из ушей Уинтер безупречные сапфиры.

– Что ты делаешь?

– Раздеваю тебя. – Марк зажал чудесные камни в ладони. – Куда их положить?

«Куда хочешь. Только продолжай прикасаться ко мне». Пальцы Марка нежной лаской касались ее волос, шеи, плеч, вызывая в теле жаркие волны, опасный трепет желания, настойчивого, отчаянного…

– Отнеси в спальню.

– Проводи меня.

Уинтер повела его в спальню. Марк положил серьги на комод, подошел к стоящей у кровати девушке. Потянул молнию шелкового платья цвета лаванды.

– Быстрее, – тихо поторопила она, когда его сильные пальцы коснулись ее обнаженной спины.

– Нет, – ответил он с нежностью, которая пообещала ей, что все случится – все, чего она захочет, – и это будет прекрасно.

И произошло это скоро, потому что он тоже безумно хотел ее. Неизъяснимое наслаждение, которое он испытывал, раздевая ее, зажгло в нем мощный огонь желания. Ее кожа была такой прохладной, такой шелковистой, фиалковые глаза манили, а мягкий чувственный изгиб ее бедер…

Марк думал, что их первый поцелуй станет нежным знакомством, тихим шепотом приветствия, нежным обещанием. Но их влекли друг к другу слишком сильная страсть, слишком сильный голод, слишком сильное желание.

– О Уинтер! – выдохнул он, когда их губы соприкоснулись.

– Марк.

Они быстро раздели друг друга, целуясь, дотрагиваясь друг до друга, шепча какие-то слова, сгорая от желания.

Когда с одеждой было покончено, Марк отстранился от Уинтер. Это стоило ему нечеловеческого усилия, чудесная магнетическая сила, которая влекла их тела друг к другу, потерпела поражение. Марк на мгновение оказал сопротивление этой могучей силе, зная, что скоро он с готовностью подчинится ей, позволив ей победить, преклоняясь перед ее могуществом. Но сейчас, в мягких летних сумерках спальни, он просто хотел посмотреть на Уинтер.

«Как ты красива, Уинтер».

Она дрожала, пока нежные голубые глаза ласкали ее, награждая восхищенным, предвкушающим, полным желания взглядом.

«Поторопись, Марк».

Марк не торопился, даже когда они легли на прохладные простыни. Он медленно проложил дорожку поцелуев от ее шеи к мягкой груди и медленно сказал ей здесь: «Здравствуй». Потом были другие нежные приветствия, по мере того как его теплые, мягкие губы и сильные, нежные ладони изучали ее тело, исследовали, узнавали, высвобождая скрытые стремления.

Волны желания сменяли одна другую, нарастали, становясь все жарче, сильнее, ненасытнее.

И казалось, этому нет предела.

Еще. Она уносится куда-то ввысь! Нет, Марк обнял ее и наконец увлек туда, куда хотел, именно туда, где и она хотела находиться. Ее душа словно отделилась от тела, когда она приняла его, приняла наконец целиком.

И вот они двигаются в едином ритме страсти и желания. Здравствуй, здравствуй, здравствуй…

А потом это было снова. Потому что, когда все закончилось, Марк не выпустил ее из своих объятий – крепких и нежных, тесных и жарких. Таких тесных и таких жарких, что для чувства одиночества, обычного спутника Уинтер после занятий любовью, совсем не осталось места.

– О чем ты думаешь? – наконец заговорил Марк, нежно гладя ее по волосам.

Уинтер слегка двинула головой, чуть пожала плечами.

– Ни о чем?

Уинтер приподнялась и посмотрела на него сквозь пелену черного шелка.

– Нет, я…

Марк с удивительной осторожностью раздвинул пряди волос, ища взгляд ее милых фиалковых глаз.

– Ты восхитительна, – сказал он.

– Нет. – «Я ничего не сделала. Это сделал ты». – Ты.

Марк ласково провел пальцами вокруг ее глаз, по щекам, по губам. Его глаза были задумчивы, пока он рассматривал ее. Наконец он спокойно спросил:

– Опасности нет?

Опасность? Голова у Уинтер пошла кругом. Нет же, опасно, очень, очень опасно. И опасность снова наступала, потому что ее кожа отвечала на его прикосновения, потому что она снова хотела его и ее желания повелевали ей идти за ним, куда бы он ни пошел.

– Опасность? – слабо прошептала она.

– Ты принимаешь таблетки?

А, это… Да, конечно. Но в том, как Марк об этом спросил, не было ничего безопасного! Его голос был нежен и заботлив, он признавал свою ответственность, деля с ней и это, как разделял все остальное. С Марком было совсем не безопасно, потому что он был так не похож на всех остальных.

– У меня стоит спираль, – тихо ответила Уинтер, удивляясь, насколько интимно может звучать такой разговор, насколько нежно, но Марк нахмурился. – Марк?

– Спирали далеко не безобидны, Уинтер.

«Мне все равно! Я не собираюсь иметь детей». Эта мысль быстро пришла к Уинтер, она уже давно была частью ее, но злость, которая ее обычно сопровождала, растаяла под нежным, встревоженным взглядом Марка.

– Да ладно… Тебя учили этому в медицинской школе?

– Чему?

– Как задавать интимные вопросы в момент близости?

Марк тихо рассмеялся.

– Нас учат, как собирать сведения для истории болезни и осматривать больного.

– И у тебя отличные оценки и по тому, и по другому.

– Ты так думаешь? – Найдя ее губы, Марк снова начал свой осмотр.

– Я это знаю.

Марк с трудом прервал поцелуй и прошептал:

– Ты хочешь иногда куда-нибудь ходить со мной?

– Нет. – «Я хочу все время проводить с тобой здесь».

– Как насчет ужина в понедельник? – Марк не обратил внимания на ее ответ, все прочитав по глазам.

– Идет.

– Я позвоню тебе, когда приду из больницы, если ты дашь мне свой номер, который нигде не значится.

– Дам. – Уинтер сделала движение, собираясь встать.

– Куда это ты?

– Написать номер.

– Нет никакой срочности.

– Ты не собираешься уходить?

– Нет. Я просто хотел уладить этот вопрос до…

– До?

– …до того, как снова займусь с тобой любовью. – «И снова. И снова».