"Огюстен Кабанес, Леонард Насс. Революционный невроз " - читать интересную книгу автора

Долго потом говорили: "он родился в день "Великого страха", подобно тому,
как в иных местностях считали, что такой-то родился "в день взятия
Бастилии"".
Эпидемия, ибо несомненно, что такую повсеместно возникающую,
беспричинную панику только и можно сравнить с эпидемией, совершила круговое
движение с северо-запада на юго-восток.
Она не пощадила ни Дофинэ, ни Эльзаса, ни Франшконтэ, ни Нормандии и
Бретани, хотя в этих местностях она проявлялась с меньшей силой и
регулярностью.
Не избежали ее даже и парижане. В ночь на 17 июля 1789 г. по городу
вдруг пронесся слух, что какие-то вооруженные полчища подступают к Парижу со
стороны Монморанси.
Паника мгновенно охватила все население, еще наэлектризованное
бастильскими событиями, происходившими лишь за три дня перед тем. Звуки
набата раздались одновременно во всех 60 приходах столицы Франции. Городская
милиция выступает в отважную вылазку против ожидаемого неприятеля. Но
единственным ее противником оказался застигнутый на городском выгоне...
заяц, который и пал немедленно жертвой храбрости одного из защитников
отечества. Обрадованный столь благополучным исходом похода, весь отряд
рассыпался по огородам и полям, превратясь в мирных охотников. На звуки его
выстрелов из города примчалась, однако, марш-маршем кавалерия, а за
заставами построились резервы пехоты...
Мы впали бы в скучные повторения, если бы вздумали передавать на этих
страницах все многочисленные эпизоды эпохи "Великого страха", тем более что,
за малыми исключениями, все они удивительно сходны между собой. В эти дни,
впрочем, не происходило никаких мятежных или преступных манифестаций, этому
не способствовало всеобщее настроение. Дело ограничивалось обыкновенно тем,
что организовывалась энергичная защита города, которая напрягала все свои
силы, чтобы дать жестокий отпор мифическому врагу. Напротив, в 1792 году мы
уже видим, что парижское население, которому угрожала двойная опасность: с
одной стороны - внешняя война с Пруссией, а с другой - заговор аристократов,
нашло более целесообразным сперва избавиться от домашних врагов, а затем
обратиться всеми силами против иноземцев.
В деревнях и селениях паника "Большого страха" принимала еще более
серьезные формы. Крестьяне отдельных поселков, сознавая свою
малочисленность, чувствовали себя совершенно беззащитными от воображаемых
нападений.
В их воображении бедствия, наносимые им фантастическими разбойниками,
представлялись настолько неминуемыми, что с заходом солнца все окружающее
принимало для них самые грозные и причудливые очертания.
Дрожа от страха при малейшем шорохе, они, точно дети, напуганные
страшной сказкой, подозрительно вглядывались в темнеющие опушки лесов,
озаренные лунным светом. Стоило какому-нибудь необыкновенному звуку нарушить
ночную тишину, как тотчас же ужас овладевал всеми, даже наименее трусливыми
из обывателей. "Достаточно было, - пишет Тэн, - какой-нибудь девушке,
возвращавшейся вечером с поля, встретить пару незнакомых лиц, чтобы весь
приход бросался искать спасения в ближайшем лесу, покидая дома и имущество
на произвол судьбы. В ином случае поводом для всеобщего бегства бывал подчас
простой столб пыли, поднятый проезжим дилижансом".[5]
Местные священники разрешали заранее свои паствы от всех грехов, как бы