"Огюстен Кабанес, Леонард Насс. Революционный невроз " - читать интересную книгу автора

Но и в этой внезапной ярости, наряду с варварскими традициями
разрушающегося режима, проглядывали нередко остатки какого-то страха.[24]
Здравомыслящие люди, конечно, сожалели о таких бесполезных
неистовствах.[25] На следующее утро после убийства Фулона и Бертье Бабеф
пишет своей жене: "Я видел головы и тестя, и зятя, которые несла тысячная
толпа вооруженных людей; это шествие занимало всю длину улицы С. Мартинского
предместья, и проходило мимо 200.000-ной толпы зрителей, которые весело
смеялись и перебрасывались шутками с войсками, под звуки барабанного боя.
Какое страдание причиняло мне это веселое настроение народа? Я чувствовал
себя одновременно и удовлетворенным, и недовольным: я понимаю, что народ
совершил акт правосудия, но я могу одобрить такое правосудие только когда
оно довольствуется простым законным наказанием виновных. Положим, трудно в
такие минуты не быть жестоким. Всевозможные казни, четвертования, пытки,
костры, виселицы, рассеянные по всей стране палачи только что сверженного
режима не могли способствовать смягчению наших нравов. Учителя, вместо того
чтобы просвещать нас, сделали нас дикарями, потому что и сами-то они дикие
люди. Они теперь пожинают и пожнут то, что посеяли, потому что все это,
поверь, моя бедная женушка, окончится ужасно; мы ведь только еще начинаем".
Как оправдались эти пророческие слова честного человека, который трезво и не
увлекаясь смотрел на будущее? Во время сентябрьских убийств зверские
инстинкты толпы уже не знают никакого удержа, они не слышат голоса рассудка
и овладевают массой всецело и безраздельно.
Чтоб яснее постичь психологию этих печальных дней, необходимо
проследить ту смену впечатлений, которая происходила в революционных умах,
начиная с 10 августа того же года.
После народной победы, завершившейся падением королевского достоинства,
необычайная паника овладела умами, испуганными быстрыми успехами прусского
нашествия на Францию. Лонгви был изменнически предан неприятелю; осажденный
Верден не мог более держаться; путь на Париж был открыт; роялисты очевидно
за одно с неприятелем и дело революции должно бесславно погибнуть. Стоило
лишь такой панике распространиться в народе как все умы заволновались. Могла
ли в самом деле буржуазия и рабочий класс идти навстречу внешнему врагу,
оставив за собой на милость аристократии своих беззащитных жен и детей.
Первой мерой предосторожности были массовые аресты всех сколько-нибудь
подозрительных личностей. Но эта мера оказалась недостаточной, потому что
заключенные и в тюрьмах продолжали держаться прежнего образа мыслей, т. е.
сочувствовали иноземцам. Был ли какой расчет содержать их долее под замком в
ожидании близкого освобождения обещанного им победоносно приближавшимся во
главе прусских войск герцогом Брауншвейгским.[26] Делается очевидным, как
незаметно стихийно начинает зарождаться в умах, охваченных паническим
страхом, мысль о всеобщем избиении опасного элемента.
Подобное настроение бывало нередко исходной точкой величайших побоищ,
позорящих историю человечества. Садизм является уже во второй очереди: вид
пролитой крови опьяняет даже наиболее умеренных, пробуждая в толпе
сладострастно-жестокую похотливость. Сентябрьские злодеи, из которых
наиболее ожесточенные принадлежали к шайке Мальяра, проявляют при этом
страшную непоследовательность и противоречие.
Они как будто не вполне чужды чувства жалости, сострадания и даже
справедливости.
Неистовый Мальяр стремится придать избиению аристократов якобы законные