"Александр Кабаков. Весна-лето" - читать интересную книгу автора

сразу уменьшившаяся без туфель, с чуть выступающим животом над светло-
рыжим удлиненным островком тонких и почти не вьющихся волос, надо было
торопиться, стаскивая с себя одежду, а она бормотала как во сне. Вот
здесь, здесь... немножко... ну немножко укуси, ладно? И теперь сбоку,
пожалуйста, я хочу сама, ты мне мешаешь... не двигайся... Ее рука
ползла вниз, палец прятался, она стонала все громче, закинув голову
назад и чуть вбок, палец скользил все сосредоточенней и неудержимей, и
надо было лежать, не двигаясь, все новые и новые толчки горячей влаги
обнимали, и, наконец, мир рушился.

День преодолевал остаток дистанции, шершавый палас впивался в
потную спину, и картинки плыли в сумерках, пора было ужинать, но в
Москве в жару есть не хочется. Разве что сначала рюмку-другую
проклятого азербайджанского...

Ты отсутствуешь, мы уже давно не разговариваем по вечерам, ты ешь
с отсутствующим видом.

Надо промолчать. Все справедливо, вы все правы, но почему-то
никто, никто из вас не хочет вместе со мной, сейчас, без всякой логики
и пересказа предшествующе-го - туда, в Сюжет, который заключается в
том, что самые разные и трудно представимые картинки могут вдруг
оказаться связанными неразрывной, прочнейшей цепью внутри еще одной
картинки, в которой - все концы и начала, вся жизнь. Как в одной давно
виденной карикатуре: на руке, на пальцах, кукла, а на кукольной руке -
меньшая кукла, а на ее руке - еще меньшая... Я придумываю картинку, а
в той картинке люди придумывают картинки, а в тех картинках...

Только в обратном порядке. Предположим, очередная маленькая
картинка как раз и может быть там, под лесами, в сизоватой пыли
ремонтируемого этой весной знаменитого лондонского круга.

Лондон. Апрель.

В это воскресенье они, как всегда, встали рано, а выбрались из
дому только около полудня. Поехали в Сохо, бродили, сначала с
удовольствием, а потом не без отвращения пробиваясь сквозь толпу.
Посидели, взяв по кружке светлого, среди полоумных на Карнаби, поели в
"Симпсоне" на Стренде, выбравшись туда заплеванными переулками и всю
дорогу обсуждая, как возникла обнаруженная в одном из закоулков Сохо
странная, но абсолютно грамотная русская надпись четвертьметровыми
черными буквами на глухой стене: "Это нечто большее, чем судьба, - это
в крови". Кто этот придурок среди немногих лондонских русских - это
ведь не Нью-Йорк и не Париж, - додумавшийся до такой многозначительной
бессмыслицы?

Со Стренда они повернули направо, миновали Трафальгарскую
площадь. У южноафриканского посольства прыгали, колотя в барабаны и
распевая всякую дурь, протестующие против апартеида, полицейский со
свежевыстриженным затылком стоял рядом, заложив руки за спину. Шлем он