"Николай Журавлев. Живут три друга (Сб. "Необычные воспитанники")" - читать интересную книгу автора

- Хохлы говорят: "Це дило треба обмозгуваты".
Я возьму бутылочку, посидим и подумаем.
- Отставить, - засмеялся Илюха Петров. - Бутылочка у нас не пройдет.
Тут сухой закон, как в Америке. Понял, Коля? И если к нам поступишь, то
имей в виду: клюкнешь - выгонят.
Вот какие тут порядки? А что? Не так и плохо. Понавидался я за
воровские годы и пьянства, и разврата, и грязи - глаза б не глядели! Эна
как выглядят мои старые приятели: чистенькие, веселые, ходят, не
оглядываясь, что "мильтоны сцапают". Клуб у них свой, столовая, светлые
общежития, работают на фабриках как свободные люди. Охраны - никакой.
И я решил зацепиться в Болшеве. Примут ли вот только? Старые дружки
сразу стали хлопотать, потащили меня к управляющему коммуной и первому ее
воспитателю Сергею Петровичу Богословскому. Тот выслушал нас спокойно, не
перебивая, и за это время я поймал на себе несколько его внимательных
взглядов.
Потом он коротко сказал:
- Что ж: в пятницу на общее собрание. Как решат коммунары.
Разговор этот состоялся во вторник, а пока Саша Егоза с разрешения
руководства взял меня под свою ответственность и на полное содержание. Мы
спали "валетом" на его койке, делили на пару обед и ужин в столовке,
конечно, просили у повара добавки.
В пятницу меня представили общему собранию. Надо сказать, что я сильно
волновался. В зале длинного одноэтажного клуба, похожего на барак, сидело
человек шестьсот парней, девушек - все бывшие обитатели тюремных камер, а
теперь работники обувной, лыжной, трикотажной фабрик. Почти все с
татуировкой на руках, а то и на груди.
Председатель приемочной комиссии предоставил мне слово. Я вышел на
сцену, глянул в зал и как ослеп: ну и народищу! Тысяча глаз! Рассказал о
себе, как сумел:
- Из рабочей семьи сам. Отец, мать малограмотные. Отдали меня в
начальную школу, ну... в третьем классе на второй год остался и бросил.
Двенадцать лет мне было, определили "мальчиком" в контору к итальянцу
Пеплу на Басманной, дом 4. Надоели тычки, подзатыльники... стал
околачиваться на Смоленском рынке. Дружков завел с Рукавишниковского
приюта, вот Илюху Петрова, Егозу... вместе с горки на "дно" катились.
Поступал на биржу труда, да ведь безработица...
Я стоял весь мокрый и почему-то сжимал и разжимал пальцы рук. Из зала
мне задали несколько вопросов: интересовались, в каких тюрьмах сидел, по
каким делам.
Потом выступили два поручителя, дали мне характеристику.
- Я Журавля знаю еще с Рукавишниковского, - сказал Илья Петров. -
Соседями жили, вместе на Смоленском рынке у барынек золотые часики
снимали, срывали бриллиантовые брошки, серьги. И вор был хороший и кореш.
Три судимости, последний срок отбывал на Мяг-острове, в Белом море. Я с
Николаем говорил, он хочет, как и мы, стать на честный путь. Поручаюсь за
него.
- Подходит! - выкрикнул кто-то. - Свой.
Общее собрание постановило принять меня в коммуну, и я должен был дать
"присягу", или "клятву", обязательную для всех поступающих. Вот что я
должен был делать, став воспитанником: