"Николай Журавлев. Живут три друга (Сб. "Необычные воспитанники")" - читать интересную книгу автора

"ремеслом". Гордились, что мы "хорошие" воры, мол, не плохо бы "работать"
на пару.
В те годы в Сокольнической тюрьме на Матросской Тишине у нас был еще
один дружок - Миша Григорьев: отбывал с нами срок в одной камере. И я,
конечно, сразу о нем спросил Павла:
- Не знаешь, где Мишка?
- Слыхал, будто на воле. А там, кто его знает. Может, сидит, как и я.
- Вот бы и его отыскать, - сказал я. - Перетянуть к нам в Болшево.
Опять бы собрались все трое.
Но уже не "кандальниками" собрались, а людьми свободными,
квалифицированными рабочими.
Тонкие губы Павла тронула легкая, еле заметная усмешка, он не ответил.
Я заметил его усмешку, тут же смекнул: "Что-то держит на уме".
- Твердо решил завязать? - спросил я его в упор, как друга.
- Ты же видишь - еду с вами.
Опять на губах усмешечка.
Я понял, что мы хоть и "кореши" с Павлом, но много воды утекло с тех
пор, как сидели на Матросской Тишине, и теперь он смотрит на меня, как на
"легаша". В самом деле, сколько минуло лет, как мы не виделись? У него,
небось, не одна новая судимости появилась? Вот в "Соловках" загорал. Я сам
не так давно отбыл наказание тут же на Белом море. Оба повзрослели,
укоренились в своих взглядах, а дорожки-то круто разошлись. По
сдержанности, по скованности движений я чувствовал, что Павел свободным
себя сейчас не считает. Дескать, из заключения он отдан под конвой, и вот
теперь его должны вести в новый лагерь под Москву.
- Дружка нашел? - спросил меня Смилянский:
от него не ускользнула наша встреча. - Как у него настроение? На уме,
говоришь, что-то держит? Следи.
Отдаю под твою ответственность.
Я и без наказа Смилянского решил не спускать глаз с Павла. Когда-то мы
крепко сошлись, и мне было бы жаль, если бы он не поверил в то, что можно
начать совсем новую жизнь, и попытался бы убежать с дороги. Себя я
чувствовал, как человек, который уже совсем тонул, захлебывался и был
схвачен за волосы, вытащен из водоворота на песочек, ожил. От души я желал
и всей партии освобожденных сбросить груз прошлого и стать на трудовую
дорогу. Особенно, конечно, людям, которых знал, корешам по прошлой горькой
жизни.
- Какой у тебя был срок? - спросил я Павла.
- Красненькая.
- Ого! - покачал я головой. - Ничего.
"Красненькая", или "червонец", это было десять лет заключения, -
крайняя мера перевоспитания в ту пору. Если преступник не исправлялся и
после такой "строгой изоляции", вновь начинал воровать, грабить, то за
очередное "дело" следовали "три золотника свинца", как говорили блатные.
Закон гласил так:
упорно не хочешь работать, как все граждане Советского Союза, вредишь?
Значит, ты враг и пощады не жди.
От Кеми идет железная дорога. Нам были предоставлены два пассажирских
вагона. Мы погрузили партию и... прощай, Белое море, святой Соловецкий
монастырь, железные решетки! Поезд покатил нас в Петрозаводск - столицу