"Николай Журавлев. Живут три друга (Сб. "Необычные воспитанники")" - читать интересную книгу автора

произошло за эти дни.
- Появился я только в МУРе, и, понятное дело, меня тут же работнички
подхватили под белые руки - и в камеру. "Сам голубь прилетел". Объяснять
вам не буду, какая житуха в камере, небось и сейчас вам снится,
вскакиваете по ночам. Спекаюсь: бывали минуты, жалел, зачем, дурак, вас,
старых корешей, послушался? И тут же понимаю: правильно советовали.
Особливо Паша вот рассказал. Ведь и у меня "красненькая", побег. Когда ни
то, а засыпался бы - и к чертям в шалман. Шанец всего один-разъединый -
Болшевская коммуна. Сижу так, папироски покуриваю, деньки считаю, к вот
вызывают. Сидит комиссия, председателем начальник МУРа Буль. Помните его?
Красавец мужик, умник. Голоса никогда не повышает, шутку любит. Глянул на
меня и сразу:
"Постой, постой, да ведь я тебя знаю". Сижу, руки по швам, как на
причастии. "Знакомы", - говорю.
"Хорошо знакомы, - это Буль мне. - Мы тебя не так давно в Соловки
отправляли. Опять на воле? - Повернулся к своему сотруднику. - Розыск на
Григорьева есть?" Сотрудник ему: "Нет еще". Прищурился на меня Буль:
"Свеженький? Сбежал недавно?" Отвечаю: "Я не бежал, гражданин начальник.
Скорым поездом ехал". Усмехнулся Буль. "Молодец, Григорьев. Культурный ты
человек. Ну раз везде любишь удобства, езжай в Болшевскую коммуну, там
получше, чем у нас. Да гляди, больше не попадайся".
Григорьев молча допил чай, лоб его, верхнюю губу обметал пот. Закончил,
отодвигая стакан:
- Как освободился из МУРа, ни до кого не заходил, прямо к вам. Отсюда
уж брату напишу.
- Правильно сделал, - сказал я. - Поработаешь месяца три, будешь вести
себя достойно, получишь отпуск и уж тогда в Москву с увольнительной
катанешь.
Увольнительная на бланке ОГПУ - ни одна душа не задержит.
Общее собрание коммунаров приняло Григорьева.
Мы с Павлом Смирновым за него поручились. Да за него бы и без нас
поручились многие. Когда в коммуне появляется новичок, многие приходят
узнать: "Кого привезли?" У Михаила нашлась куча знакомых, и один из них
тут же предложил взять его к себе в торговлю. Но другие ребята
отсоветовали Григорьеву: "Не с твоим характером, Миша. Начнут просить в
долг - ведь не откажешь? Прогоришь".
- Иди лучше на лыжную фабрику, - посоветовал Павел. - Дело будешь иметь
с деревом. Чисто, полезный воздух.
И Михаил, даже не сходив в цех, чтобы посмотреть, дал согласие.
Поставили его за рейсмусный станок. Уже к концу недели Михаил его
настолько освоил, что сам устанавливал ножи. А не прошло и полугода, как
Михаила поставили помощником мастера.
Так все мы трое обитателей камеры Сокольнической тюрьмы на Матросской
Тишине снова стали жить вместе, но теперь уже коммунарами, людьми
свободными.
И вот не так давно мы опять собрались втроем. Сорок лет прошло с того
памятного дня, когда мы втроем стали жить в Болшево. Теперь мы все уже на
пенсии, давно дедами стали. На столе стояли водочка, винцо, закуски -
сухой закон для нас кончился давно, еще перед Отечественной с последнего
из нас сняли судимость. Выпили по рюмочке, "за коммуну", вспомнили старое.