"Анатолий Жуков. Голова в облаках" - читать интересную книгу автора

дерзостная, ничего не страшилась - ни скандала, ни воровства. В третьем
годе, в самое половодье пошла на залив рыбачить со льда и утопла, голубок. В
ее честь щуку-то и назвали. Больно уж жадная до утят и безужасная. У самой
фермы разбойничает. И никак ее не пымаешь - в точности Лукерья. Та, бывало,
всегда отвертится, если на месте не застукали. А как застукаешь, если она
никогда не попадалась, бабка Лукерья-то.
- Так ты видал ее или нет?
- Щуку? Не видал, врать не стану. Иван Бугорков видал, а мне не
пришлось. Круги на воде замечал, во-он там, у кустиков, а самое - не
сподобился. Ну круги зато, голубок, страшенные, и сразу в двух, а то и в
трех местах - неужто такая длинная ворочается, а? Это же не один метр,
голубок, не два! Так она всю ферму у нас слопает.
- А чего не загородите? У вас же проволочные сетки в воде стояли.
- Ржавеют они. Да и на моторках ваши, хмелевские, носятся. Саданет
ржавую носом - дыра, как ворота. Замучили эти лодки: шум от них, вонь,
копоть, на воде масляные пятна, а волной берег подмывает. От них же волна
как от парохода... Ну что, не пора, голубок? Залив-то развидняется, вдруг да
повезет нам.
Голубок неловко ссутулился над ним, пытаясь сделаться меньше, чтобы не
обидеть невзрачного Парфеньку, топтался рядом, приминая резиновыми
сапожищами траву, заглядывал с надеждой в морщинистое, коричневое от загара
лицо рыболова. Как в лицо друга. И справедливо - Парфенька тоже любил
Голубка: добрый мужик, совестливый, открытый, для такого чего хошь сделаешь.
Солнце уже сидело на зеленом лесном заборе у того берега, тянуло
рукастые лучи к спящему заливу, озорно хватало за белое одеяло, и туман,
курясь, редел, подымался, незаметно таял и пропадал в заголубевшей тишине,
показывая потные зеркала открытой воды. Минута, другая - и эти зеркала
засверкали-засмеялись под солнцем, поползли, расширяясь друг к другу, и
скоро весь залив стал одним волшебным зеркалом, втягивающим в себя
опрокинутый вниз головою цветастый веселый мир.
Парфенька взял спиннинг, подтянул на всякий случай до живота резиновые
болотные сапоги и сошел вниз, к самой воде. Кустики в заливе, указанные
Голубком, были как раз напротив кривой ветлы, которую запомнили Витяй и
Клавка, но метрах в шестидесяти отсюда - свидетели будто сговорились о
точности.
Парфенька отпустил метра полтора лески, оглянулся - Голубок почтительно
стоял поодаль - и, широко взмахнув завизжавшим спиннингом, сделал первый и,
как оказалось, последний заброс. Блесна, описав сверкающую солнечную дугу,
без плеска вошла в воду точно возле кустиков, и едва Парфенька начал
сматывать леску, как почувствовал легкий удар на том конце. Блесна мягко
вошла во что-то неподвижное, и сматывать стало нельзя - зацеп, подумал
Парфенька. Чего боялся, то и случилось: закоряжил. Да и как тут не
зацепишься, когда кусты рядом. Наверно, за корень задел или за подводную
ветку. Парфенька зажал катушку тормозом и потянул удилище к себе - оно круто
выгнулось, леска зазвенела, но немножко подалась, самую чуточку, сантиметров
на десять, не больше, а когда он отпустил удилище, леска, не ослабевая,
возвратилась назад, на прежнее место. Да, зацепился за ветку или за торчащий
со дна конец коряги. Надо попробовать вытащить.
За спиной послышалось сочувственно-взволнованное дыхание Голубка, но
Парфенька не рассердился на него, признался в своей неловкости: