"Мор Йокаи. Венгерский набоб [H]" - читать интересную книгу автора

все правильные, но очень уж грубые, резко-угловатые. А косматые брови,
встопорщенные усы поначалу прямо-таки устрашают, отталкивают. Но
приглядишься - и понемногу смиряешься. Особенно когда сон смежит эти
глаза, разгладит все складки и борозды и проступит в лице нечто
благообразно-патриархальное, заставляющее вспомнить собственного деда иль
отца. Но что всего чудней, к старику с обеих сторон прижимаются две
румяные крестьянские девушки, чьи мало сказать серьезные - озабоченные
мины выдают: не из баловства льнут они к старику.
Мерзнет в эту промозглую ночь пожилой барин, не греет его стынущего
тела волчья доха, вот и подсадили к нему двух крепостных девок, чтобы
магнетическим своим теплом поддержали угасающие в нем жизненные силы.
Спешил этот человек жить и вот устал еще до кончины, обратись в
собственную тень, охладев, утратив вкус ко всему и оживая лишь, ежели
что-нибудь новое, диковинное, какая-нибудь из ряда вон выходящая,
ударяющая в голову и взбадривающая чувства сумасбродная прихоть, идея иль
затея выводила его из этой душевной летаргии.
Так и сейчас из дальней усадьбы, где тщетно пытался он заснуть,
слоняясь и не находя покоя, потянуло его взбалмошное решение: нагрянуть в
корчму "Ни тпру, ни ну" и повздорить с хозяином. Тем паче что он и без
того уже разозлится: вот, мол, среди ночи подымают да еще пить-есть
просят. Тут-то и велит он гайдукам взгреть его хорошенько. Корчмарь -
дворянского рода, так что забава в несколько тысяч форинтов влетит, но
стоит того.
И вот он поднял своих людей, велел запрягать, факелы запалить и в самую
темень отправился туда по мочажинам с дюжиной гайдуков и со всем потребным
для пирушки после предстоящего развлечения, не забыв трех персон, которые
больше всех его потешали и ехали впереди на отдельной повозке. Первая -
любимец-пес, вторая - цыган-скоморох, а третья - поэт-блюдолиз. Там и
сидят они теперь одной компанией.
Едет, тянется студеной ночью диковинный караван на пофыркивающих конях,
с искрящимися головнями по залитой водой равнине к корчме "Ни тпру, ни
ну". Высокая кровля ее маячит уже на дальнем холме, громадным замком
рисуясь на обманчивом ночном небе.
По прибытии тотчас ведено было одному из гайдуков пойти взбудить
хозяина, говоря с ним обязательно на "ты".
Кому ведомы венгерские наши свычаи-обычаи, знает, что обращение такое -
не из самых лестных, а уж для дворянина, пусть он даже корчмарь, и просто
оскорбительное.
А надо сказать, что его милость Петер Буш за бранью в карман не лез и
грубость от него получить в ответ ничего не стоило. Ему и косого взгляда
было довольно, чтобы прицепиться к человеку. А уж кто перечить начинал или
просто не приглянулся - или, не дай бог, позабывал "сударя" ему кстати
сунуть, того он без церемоний за дверь выставлял, чтоб и духу его не было.
На "ты" же назвать его покусились до сих пор лишь однажды два резвоногих
патакских [Патак (Шарошпатак) - город в Саболчском комитате, известный
старинным своим учебным заведением - "коллегиумом"] школяра; да и те,
только спрятавшись в камышах, спаслись от вил, с которыми Петер Буш,
прыгнув на коня, кинулся за ними вдогонку.
Вот, значит, какого горячего господина поднял с постели гайдук,
забарабанив нещадно в окно с такими словами: