"Борис Степанович Житков. Пекарня (детск.)" - читать интересную книгу автора

не мог стоять. Я встал на коленки и пополз. Я дополз до поворота. Тут стояла
астролябия, а там, впереди горело два огонька, по которым я определял
направление работ. Я лег пряжкой на землю. Было совсем тихо. Уж
действительно, как в могиле. Люди молчали, - видать, ждали. Трамваев не было
слышно. Земля молчала.
"Значит, ночь, - подумал я, - трамваи не ходят".
Я повернулся лицом вверх и стал смотреть в потолок. Он был от меня в
полутора метрах.
И вот эти самые кишки - провода, про которые говорил Старик, - их
подвязали веревкой к перекладинам, как я велел.
"Развязать веревку и удавиться, - подумал я. - Низко, но я подожму
коленки. Тогда режь покойника хоть на котлеты".
Я приподнялся: надо было переставить астролябию, чтобы не мешала.
Понятно, что я не очень спешил. Я даже еще раз взглянул в астролябию. Что за
дьявол? Компас не кривил и показывал точно. Я стоял на коленках, глядел
через прорези на огоньки и не верил глазам.
Я перенес астролябию дальше. Компас уверенно и спокойно показывал то же
самое. Я носился с астролябией по всему нашему ходу, компас отмечал все то
же.
- Что ж ты, мерзавец, раньше-то? - это я уж застонал вслух. - Ведь меня
резать хотят, а ты вон что?
Я обернулся и крикнул во всю глотку:
- Земляк! Иди проверяй! Компас на месте.
Я вошел в контору и нахально глянул кривому в глаз.
Минуты через три вернулся Земляк. Он был красен и чуть не плакал от
счастья.
- Что ты там сделал, мастер? - закричал он.
- Ничего не сделал, - сказал я. - А ты дурак! - Я видел, как двинул
бровями Земляк. - И я дурак! - прибавил я и ткнул себя пальцем в грудь.
Я сейчас же потребовал есть. Я ел и не мог наесться. Земляк несколько
раз просил меня объяснить, что случилось с компасом, но я отвечал ему всякие
глупости.
Я ни с кем не разговаривал, курил, сплевывал, распоряжался. Я
потребовал, чтобы работы вели в три смены, а землю пускай хоть едят - не мое
дело.
Теперь все ходили копать. Приходил и кривой. Он каждый раз пронзительно
взглядывал на меня, но я глядел на него, как на стенку, и отдувался дымом; я
курил не переставая. Люк часто открывали, потому что в тоннеле становилось
душно, люди вылезали оттуда потные, все в земле и скользкие, как черви.
Работали до поту, раздевшись чуть ли не донага.
Каждые шесть часов я ходил проверять длину. Остальное время я жрал,
курил и валялся на койке. Я чувствовал, что я обрюзг, отяжелел. Щеки обросли
щетиной, и тупая сонливость овладела мной. Всякое волнение на время покинуло
меня, как будто действительно копали ямину для винного погреба. Наконец мне
сказали, что осталось три дня.
- Осталось три сажени, - сказал я и сплюнул через зубы.
За день до срока, - это, значит, был канун пасхи, - я сказал: "Стоп"!
Я знал точность моих измерений. Больше чем на полсажени я ошибиться не
мог. По моим расчетам, мы подкопались под самую середину кладовой банка, а
кладовая была три сажени в ширину, восемь сажен в длину. В какую бы сторону