"Джером Клапка Джером. Памяти Джона Ингерфильда и жены его Анны" - читать интересную книгу автора

этого, целиком поглощенная своим делом. Каким образом возникло у него такое
побуждение, кто научил его, мрачного, трезвого, делового Джона, столь
романтическим поступкам - навеки останется тайной; но в одно мгновение он
опускается на колени, покрывая испачканную мукой руку поцелуями, и в
следующий миг руки Анны обвиваются вокруг его шеи, а губы прижимаются к его
губам, и вот уже стена, разделявшая их, рухнула, и глубокие воды их любви
сливаются в одип стремительный поток.
С этим поцелуем они вступают в новую жизнь, куда нам нет нужды
следовать за ними. Должно быть, эта жизнь наполнена необычайной красотой
самозабвения и взаимной преданности - пожалуй, она слишком идеальна для
того, чтобы долго остаться неомраченной земными горестями.
Те, кто помнит их в эту пору, говорят о них, понижая голос, словно о
видениях. В те дни лица их, казалось, излучали сияние, а в голосах звучала
несказанная нежность.
Они забывают об отдыхе, словно не чувствуя усталости. Днем и ночью они
появляются то тут, то там среди сраженных несчастьем людей, принося с собой
исцеление и покой; но вот, наконец, болезнь, подобно насытившемуся хищнику,
уползает медленно в свое логово, и люди ободряются, вздыхают с облегчением.
Однажды, возвращаясь с обхода, продолжавшегося дольше обычного, Джон
чувствует, как члены его постепенно охватывает слабость, и ускоряет шаги,
стремясь поскорее добраться до дома и отдохнуть. Анна, которая не ложилась
всю прошлую ночь, вероятно спит, и, не желая ее беспокоить, он проходит в
столовую и располагается в кресле у огня. В комнате холодно. Он шевелит
поленья, но жар не усиливается. Он придвигает кресло к самому камину и
склоняется к огню, положив ноги па решетку и протянув руки к пламени, и все
же продолжает дрожать.
Сумерки наполняют комнату, понемногу сгущаясь. Джон равнодушно
удивляется, почему время летит так быстро. Вскоре он слышит поблизости
голос, медленный и монотонный, который очень знаком ему, хотя он и не в
состоянии вспомнить, кому этот голос принадлежит. Он не поворачивает головы,
но вяло прислушивается. Голос говорит о сале: сто девяносто четыре бочонка
сала, и все они должны быть помещены один в другой. Это невозможно сделать,
обиженно жалуется голос. Они не входят один в другой. Бесполезно пытаться
втиснуть их. Гляди! Вот они снова рассыпались.
В голосе звучит раздражение и усталость. Господи! Ну что им надо! Разве
они не видят, что это невозможно? Какие идиоты!
Внезапно он узнает голос, вскакивает и дико озирается, стараясь понять,
где он. Огромным напряжением воли ему удается удержать ускользающее
сознание. Обретя уверенность в себе, он, крадучись, выбирается из комнаты и
спускается по лестнице.
В прихожей он останавливается и прислушивается; в доме все тихо. Он
добирается до лестницы, ведущей в кухню, и тихо зовет экономку, которая
поднимается к нему, задыхаясь и кряхтя после каждой ступеньки. Не подходя к
ней близко, он шепотом спрашивает, где Анна. Экономка отвечает, что она в
больнице.
- Скажите ей, что меня внезапно вызвали по делу, - торопливо шепчет
он. - Я пробуду в отсутствии несколько дней. Попросите ее уехать отсюда и
немедленно возвратиться домой. Теперь они могут обойтись без нее. Скажите
ей, чтобы она отправлялась домой немедленно. Я тоже приеду туда.
Он направляется к двери, но останавливается и снова оглядывается по