"Карл Ясперс. Стриндберг и Ван Гог" - читать интересную книгу автора

Одна из подруг в презрительных выражениях пишет о его безумии. Она пишет его
супруге "настоящее любовное письмо" ("мой ангелочек", "моя кошечка").
Если сопоставить неубедительность этих фактов и массовость этих
неубедительных моментов подозрения с тем, как далеко заходят его подозрения,
то контраст оказывается разительным. Он снова и снова называет свою жену
проституткой; она изменяет ему с самыми разными индивидуумами мужского и
женского пола; временами он, кажется, думает, что она вообще без разбора
набрасывается на каждого встречного. И во всяком случае не обходится без
постоянно встречающихся при таких заболеваниях (но только возникающих
позднее) подозрений, что его дети - не его собственные дети. Старшая дочь
ему симпатичнее, "быть может, потому, что рождение младшей пришлось на
время, когда верность ее матери уже сделалась для меня сомнительна".
Ибсеновский герой, как уже упоминалось, навел его на подозрение, что первый,
мертворожденный ребенок был не его. Он полагает, что такое ощущение у него
было уже давно: "Боюсь, что мое потомство сфальсифицировано; я не уверен,
что те дети, которые несут в будущий мир мое имя, это мои дети".
Но поскольку никаких явных фактов нет, то как бы далеко ни заходили его
подозрения, все остается неопределенным. Субъективно он уверен в измене -
это совершенно очевидно, - и все же он сомневается. Мы наблюдаем здесь
чрезвычайно характеристичное для времени возникновения бреда состояние
неопределенности. Эта неопределенность мучительнее любой, сколь угодно
скверной уверенности. От этой неопределенности он готов избавиться любой
ценой. Он об этом пишет. Уже в 1885 году он хочет сказать жене: "И ты
предала меня... Скажи мне, я прошу тебя!.. Освободи меня от этих ужасных,
черных мыслей, которые меня гложут! Скажи мне..." В 1886 году: "Я ласкаю ее,
и в это же время обвиняю, и спрашиваю, не пора ли ей наконец покаяться
своему другу... В чем же? Мне нечего сказать. - Если бы в этот миг она во
всем мне призналась, я простил бы ей: такое страдание рождали во мне муки ее
совести, так я любил ее, несмотря ни на что..." В 1888: "И все же во мне
оставались сомнения, - сомнения в добродетели моей супруги, сомнения в том,
что мои дети законнорожденные, - сомнения во всем беспрерывно и безжалостно
одолевали меня. Но так или иначе, пора положить этому конец, пора остановить
этот поток пустых мыслей! Я должен быть в чем-то уверен, иначе я умру! Или
здесь совершается тайное преступление, или я сошел с ума! Правда должна
выйти на свет! Быть обманутым супругом! Ну, и что с того? - но только если
бы я это знал! Да я бы тогда первый посмеялся над этим... В от что главное:
это надо знать!" "Но я должен знать точно. И для этого я должен
основательно, тактично, научно исследовать свою жизнь. Я намерен употребить
все подручные средства новейшей психологии, использовать внушение, чтение
мыслей, духовную пытку, не пренебрегая и такими известными, старомодными
средствами, как взлом, воровство, перехват писем, подделка подписей, - я
испробую все". "Что это - мономания? Морок обезумевшего? Об этом я не могу
судить".
Все вышеизложенное относится только к его подозрению в неверности жены,
к ею ревности. И в конечном счете можно было бы еще допустить, что все это
объясняется его характером взвинченного, нервного человека, склонного все
преувеличивать. И ошибки, и возникающие в возбужденном состоянии далекие от
истины предположения, и даже субъективная убежденность в чем-то неистинном -
это еще не настоящее безумие. Но для психиатра, знакомого с аналогичными
случаями, все вышеизложенное в комплексе уже складывается в картину,