"Бруно Ясенский. Человек меняет кожу (Роман)" - читать интересную книгу автора

и с ошибками, или потому, что хотелось ему проверить новую служащую, только
диктовать ближайшую докладную записку вызвал Ерёмин Немировскую. Диктовать
пришлось быстро, не останавливаясь на каждой фразе, как с машинистками.
Немировская стенографировала. Ерёмин с любопытством смотрел через её плечо,
как жёсткие фразы доклада претворяются на бумаге в цепь черточек и крючков.
Ему до этого никогда не приходилось диктовать стенографистке. О принципе
стенографии он имел весьма смутное представление. Питерский металлист,
упорной учёбой постигший мудрости техники, он нередко наталкивался на
неизвестные ему опасные области, которые приходилось обходить стороной, в
то время как рядовой техник, со средним образованием, чувствовал себя в них
как дома.
Смотря недоверчиво на скользящие по бумаге длинные пальцы Немировской,
через которые, как через трансформатор, бежали его длинные мысли, выходя
оттуда рябью условных знаков, он думал скептически -- способна ли она сама
разобраться в том, что написала, и восстановить его речь от начала до
конца.
Когда на следующее утро она протянула ему докладную записку, чисто
перепечатанную на машинке, и он убедился, что не переврано ни одно слово,
он проникся невольным уважением к новой сотруднице.
Через несколько дней он перевёл её в личные секретари.
Теперь им приходилось работать вместе, подолгу засиживаясь по вечерам,
и неизменно на следующее утро Ерёмин находил у себя на столе перепечатанный
вчерашний материал. Было непонятно, когда она успевала всё это делать.
Однажды, -- было это в те дни, когда график резко пополз вниз, -- она
зашла к Ерёмину на квартиру, чтобы передать очередные сводки. Ерёмин сидел
за столом и стаканом пил коньяк. Она без слов подошла к столу, взяла стакан
и выплеснула коньяк на пол. Ерёмин смотрел смущённо, глазами страдающей
собаки. Немировская обвила его шею руками и привлекла к себе. И уминая
своими большими лапами её податливое тело, словно желая придать ему новую
форму, Ерёмин понял, что это куда крепче коньяка.
Так началась эта несуразная связь, -- пошленькая связь шефа с
секретаршей, островки разрозненных встреч, в промежутках между которыми оба
продолжали оставаться друг для друга чужими. Те, которые знали об этой
связи (а догадывались о ней все), одобрительно удивлялись, как мастерски
маскируется Ерёмин в служебные часы, не выходя ни на минуту по отношению к
Немировской из своей роли сурового шефа, Ерёмину же не надо было
маскироваться. В периоды прилива энергии, когда график медленно, по
миллиметру, карабкался вверх, присутствие Немировской тяготило его и
раздражало, как напоминание о приступах собственной слабости. Он подумывал
тогда о том, чтобы перебросить Немировскую в технический отдел. Но график
летел вниз, приходил новый отлив, и Ерёмин брал Немировскую, как берут
бром, с гулом в висках, и целовал её ноги, в звериной благодарности за
ласку, за мягкость прикосновения, за доброе слово.
...Он пришёл в свою юрту, горько додумывая, что не умеет уже
разговаривать с рабочими, как раньше, когда после его речи целый завод
добровольно оставался на ночную смену.
Он подошёл к столу, взял первую попавшуюся сводку.
-- Можно к вам? Не помешаю?
Ерёмин вздрогнул: кто мог прийти сюда?
У входа в юрту стоял Немировский.