"Владимир Янкелевич. Смерть " - читать интересную книгу автора

как сказал Э. Ионеско в пьесе "Король умирает", "каждый умирает впервые".
Каждая смерть в своей банальности всегда нова и тем схожа с любовью -
извечно новой, издревле юной: любовь всегда нова для тех, кто ее переживает,
для тех, кто произносит тысячу раз повторенные слова любви так, будто они
еще никем никогда не говорились, будто эти слова, обращенные мужчиной к
женщине, - первые с начала мира, будто это первая весна и первое утро на
свете; это новое, небывалое утро, новая, небывалая заря наполняют
влюбленного ощущением неистощимой силы перед чем-то неисчерпаемым. Здесь
каждый подражатель - творец и первооткрыватель, любая копия - оригинал,
попытка начать заново - всегда первоначальна. С тех пор как существуют поэты
и поэзия - как удается людям что-то добавить к сказанному о любви? Однако
факт остается фактом: у каждого влюбленного - свое неповторимое
свидетельство о любви, собственный беспрецедентный опыт, каждый вносит свой
особый вклад в эту область, где компетентны все! Возражая Федру, Агафон
указывает, что бог Эрот - самый юный среди богов1; Эрота изображают в облике
ребенка, поскольку он всегда рождается заново, говорится в "Рассуждении о
любовной страсти". Сколь бы ни казалось это парадоксальным, смерть по-своему
тоже всегда молода. Вот почему она отмечена сочетанием привычного и
необыкновенного: она поразительна и в то же время столь обыденна, что даже
тугодум при встрече мгновенно отличает, узнает и приветствует ее, - такова
противоестественная естественность, природная сверхприродность смерти.
Лукреций хочет доказать успокоительную закономерность тления с точки зрения
физики, он изо всех сил старается убедить нас, а также, вероятно, самого
себя (ибо, при всей увлеченности автора, убежденности, как видно, ему
недостает), а потому оставляет без внимания глубокую и непреодолимую
странность факта, почти столь же естественного, как падение тяжестей, и все
же таинственного по своей сути. Является ли полное уничтожение личности
просто подчинением закону какого-то метафизического тяготения? Трагедия
личной гибели противостоит утешениям атомизма. В то время как Бог абсолютно
далек, смерть и далека, и близка одновременно. Вероятно, именно чрезвычайной
близостью смерти объясняется соблазн, заключенный в пузырьке с ядом

1 Платон. Пир, 195а-б.

ТАЙНА СМЕРТИ И ФЕНОМЕН СМЕРТИ 13

для кандидата в самоубийцы: разве толщина этого прозрачного стекла - не
единственная преграда между человеком и великими тайнами Потустороннего
мира? Персонажам Достоевского случается испытывать это искушение... По
словам Метерлинка, посюстороннее отделено от потустороннего полупрозрачной
мембраной: по одну ее сторону - посюстороннее, которое уже почти "там", а по
другую - потустороннее, едва отдалившееся, такое близкое, что еще почти
здешнее: область за гранью мира, или мир иной - абсолютно иной и абсолютно
нездешний (расположенный в другом месте, чем "здесь", и иной, чем этот мир)
и все же повсюду присутствующий. Как и Богу, ему свойственны вездесущность и
везде-отсутствие, он находится сразу по обе стороны, по ту и по эту, он и
трансцендентен и вместе с тем имманентен, - ибо самой малости, сгустка крови
в артерии, сердечного спазма достаточно, чтобы "там" непосредственно
оказалось "здесь"... Смерть стоит за дверью, незримая, но такая близкая!
Быть может, смерть - острие мира потустороннего, врезающееся клином в