"Аскольд Якубовский. Страстная седмица" - читать интересную книгу автора

Пользуясь дубликатом ключа (он ощутил его в кармане), вломиться к Тане,
высадить дверь плечом. Чего там, дверь он вышибет запросто. Но Таня... Ведь
не жена она ему... Но, может, режиссер вышел как-нибудь незаметно, может
быть, отперта забитая гвоздями вторая дверь, что ведет во двор? Войти к
Тане. Но парень не шел. Он чувствовал, что так еще остается надежда, пусть и
глупая, а войдешь - ее не будет.
Что сделать? Шарахнуть камнем? А вдруг угодишь в соседнее окно? Парень
такое переживал первый раз. Он был красивый, рослый, ухватистый. И если
заваривалась каша, то парень предоставлял расхлебывать ее другим, некрасивым
и неухватистым. И вот, напоролся сам. У-у, стервецы... Принесся ветер и
мазнул лицо, как ладонью. Что сделать? Тряхнуть дома?... Исчезнуть с этой
улицы, где режиссеры спят с актрисами, улететь, как улетел ветер, тронувший
лицо, нестись все дальше, дальше. И это просто, на той стороне улицы ждет
его железный друг, он застыл в ожидании.
Парень бросился к мотоциклу - ух, и холоден, - схватил руль. Надвинув
шлем на голову, он толкнулся ногой. И мотор, не усмиренный глушителем,
зарокотал. Треск несся от дома к дому, он нарастал, становился громом. Дома
уже тряслись. "И как я забыл, - изумился парень, выворачивая на мостовую,
стараясь не задеть стоящий здесь "уазик". - Ведь я же и хотел нашуметь". Да,
надо унестись отсюда, как ветер или молния, в громовых раскатах мотора. И
парень выжал газ.
Эхо, отразившись от стен, катилось впереди него. Гром, скорость,
ветер... Это парень любил еще маленьким пацаном, когда отец проворонил мать,
и они остались одни, и старуха купила и подарила сыну "ИЖ", еще
необработанный, жесткий в сочленениях, прыгливый, будто козел. Но все равно
было замечательно: вперед, вперед... Он сидел, обхватив руками теплую,
широкую спину отца и просил: "Папа, гони, папа, скорее..." "Да куда ты
спешишь?" - возражал отец и вел мотоцикл неторопливо, вдумчиво, сколько его
ни погоняй ударами лба в необъятную, мускулистую, потную спину. Потому что
говорить на ходу опасно, можно прокусить язык...
Ладно, глушитель... Татьяна узнает, что он здесь. Парень с грохотом
замкнул квартал раз, второй, третий...
Но пока он кружил, парню начинало казаться, что ничего и не было,
приснились режиссер, Татьяна, работа, город. И это ощущение в нем появлялось
не первый раз. Он, как и отец (бабуленька во как бранила того!), путал сон и
явь, и то сон ему казался жизнью, то явь - тяжелым сном. Может, и любовь, и
Татьяна ему приснились? Грохот, удары эха... Так пусть знает, что он здесь.
А если не знает? Все равно. Хорошо быть занятым управлением этой мощной
машины, проведением ее среди шершавин асфальта и наплывов льда, лопавшегося
под колесом. Пусть знает!.. Пусть дрожат эти старые дома!..
Он проносился под окном раз за разом. Ветер резал глаза, они слезились,
но парень стал спокойнее, пожалуй, счастливым. Ветер словно выдул все плохое
и беспокойное. Собственно, можно и уезжать (парень становился все
равнодушнее к Татьяне). Но работало упрямство, и парень возвращался снова и
снова, слыша, как дрожат те двое. "Ух ты, лед... здесь кочка, надо брать
правей". Вот они стоят у окна, отвернувшись друг от друга. Вот он проносится
между ними. И тут парень на мгновение увидел комнату Татьяны. Будто
раздалась стена, он пронесся в промежуток кушетки и стенного шкафа, где
Татьяна хранила свою одежду, и ушел в другую стену, и дальше, на улицу.
Заворачивая в десятый и двенадцатый раз за угол, он услышал булькающие