"Аскольд Якубовский. Страстная седмица" - читать интересную книгу автора

тех, кто крестьянствовали в ней либо охотились, а только работавших в
мастерских, на заводах, в конце концов, пришедших и в этот, родной ей,
город. Она любила все заводское. А вот мать не была так заострена, как она.
Марья Семеновна вспоминала, что ее мать желала выйти только за рабочего, но
и деревенского. Казалось, неразрешимая задача, но Герасимовы всегда находили
выход. И мать нашла, выбрала ей отца, которого Марья Семеновна любила, но
почти не видела.
Да, мама выходила не за кого-нибудь там, а за пятиюродного, кажется,
брата, венчавший их поп все фыркал и придирался. Пока не успокоили его, дав
червонец.
Но слышался Марье Семеновне и другой зов. Сильный зов погибших
Герасимовых. Зовет сын Иван, погибший на войне, то и дело окликает дочь
Наталья, ушедшая санитаркой на фронт и канувшая как в воду, слышен голос
брата, сгоревшего на заводе. А отчим?... Они зовут, надо что-то сделать для
них. Может, 1000 лет их работы уже набралось, хотя бы сообща... Может, их
это успокоит...
А что если определить генеалогию рода Герасимовых? Смешно? Согласна!
Зато отличнейшее занятие для пустых вечеров, когда сидит усталый молчаливый
Семен, когда затем бессонница да хождение по комнате. Но занятием ее пустых
вечеров (и переполненных дней) стал завод, с которого уходила на фронт, а
теперь возвратилась. Бывший директор, Черненков, уезжал на Украину
восстанавливать разрушенные заводы Криворожья. Что ж, его родина, его
заводы.
Хотя работы было выше головы, но Марья Семеновна занялась и
родословной. Старуха отроду не откладывала дела: родословное дерево она
начала строить сразу же, в тот же вечер, рисуя на оберточной бумаге
столярным карандашом с прямоугольным грифелем. Она прихлебывала чай с
сахарином и водила карандашом. Он скрипел, царапал бумагу песчинками,
замешавшимися в жирное графитное тесто. Наконец Мария Семеновна вырисовала
дерево и, смутясь, в корнях дерева написала: Адам и Ева (яванские
питекантропы). И думала, что хорошо было дворянам, они следили за предками,
собирали документы. Врали, конечно, а все же... И если не могли
документировать происхождение, скажем, за тысячу лет, то за сто лет могли
поручиться. А что сделать ей? Предки ее были разные (она зажмурилась,
воображая их): одни - безграмотные землепашцы, другие - отличные мастера по
металлу, наверное, владевшие и грамотой. Но записей их нет. Конечно, можно
было копнуть в архивах, но до времен, когда стали на фабриках заводить
документы на рабочих, восстановить ничего было невозможно. "Что ж, - решила
Мария Семеновна, - тогда мы помечтаем". И начала, посмеиваясь и стесняясь, а
там и всерьез, придумывать род, припоминая все, что читала (мало, мало), что
когда-нибудь слышала от бабушки и от деда, людей чрезвычайно памятливых.
Записывать бы надо было, записывать. Но многое она запомнила. Судя по их
рассказам, они - каждый - имели двоих, не менее памятливых, прадедов Марьи
Семеновны. Которых выслушивали со вниманием. Ее работа началась, за
точностью Марья Семеновна не гналась, ей было важно сделать, так сказать,
эскиз родословного дерева, на середине его она нарисовала ветку и написала в
кружок "Дмитрий", потому что дед набормотал ей легенду, сказку их рода.
Этот Дмитрий (а скорее всего, просто Митрий) будто назвал Петра
Великого "антихристом". Ерунда, конечно... Будто они вместе трудились в
кузне, клепали чепь. И будто закричал Дмитрий: "Антихрист, разве так наше