"Рюрик Ивнев. Богема " - читать интересную книгу автора

лампа. Несколько столиков, накрытых белоснежными скатертями, напоминали
хороший ресторан. За одним из них сидел издатель Кожебаткин. Вид у него был
мрачный. Он перебирал листки со стихами, написанными мелким рассыпчатым
почерком. Я вошел в комнату.
- Рюрик Александрович, - крикнул Кожебаткин, - послушайте, что он со
мной сделал.
- О ком вы говорите? - спросил я, подходя к его столику.
- О ком? Конечно, о Есенине. Полюбуйтесь. - И протянул лист бумаги.
Я узнал бисерный почерк Сергея.
- Обыкновенная расписка. - Я улыбнулся.
- Хорошо говорить - обыкновенная! Но ведь это обязательство. Я поверил,
а он меня обманул. И вы считаете это обыкновенным?
- Короче говоря, Есенин не успел сдать вовремя стихи?
- Что значит - не успел? Я купил у него книгу стихов, выплатил вперед
гонорар, рукопись он обещал представить мне на другой день. Проходит день,
два, три, неделя, две недели. Я никак не могу добиться от него стихов.
Наконец я поймал его вот здесь и, чуть ли не заперев на ключ в комнате Марии
Павловны, заставил составлять сборник. А он сбежал. Как вы назовете этот
поступок?
Мне стало смешно.
- Вы улыбаетесь, - рассердился Кожебаткин, - а каково мне?
В столовой Карпович появился еще один гость.
Небольшого роста, с высоко поднятой головой, он порывисто вошел в
комнату.
Поздоровавшись с теми, кого знал, и чуть склонившись в сторону
незнакомых, обратился к Николаю Клюеву, сидевшему за одним из столиков:
- Как, и вы здесь?
- Проездом, - тихо сказал тот, смотря на Мандельштама - это был он -
испытующе. И не дожидаясь вопроса, откуда и куда, добавил: - В Олонецкую
спешу, поближе к своей избе, здесь уж больно суматошно.
- И тошно? - захохотал Есенин; входя в комнату, он слышал последнюю
фразу Николая. - Да вы его, Осип Эмильевич, не слушайте, он все врет.
Сначала к Петербургу присосался, а когда там стало пустовато, перекочевал в
Белокаменную. Пока он все соки из нее не высосет, не оторвется.
Клюев нахмурился, медленно и плавно перекрестил Есенина и сказал:
- Изыди, сатана! - И обратился к Мандельштаму: - Это не Сереженька
говорит, а дьявол, который ворвался в его душу.
Мандельштам слушал перебранку двух поэтов, чуждых ему по духу, но
таланты их он, конечно, понимал и ценил, с улыбкой, которую можно было
истолковать по-разному. В ней были и мягкая ирония, и явно сдерживаемое
чувство превосходства высокого искусства, парящего в небесах, над земными
делами и явлениями. У Мандельштама было свойство, которого многим
недоставало: он понимал все человеческие порывы, и высокие, и низкие, все
человеческие достоинства и все человеческие слабости.
Осип Эмильевич был неразрывно связан с Петербургом. Там он родился,
вырос, там сделался поэтом. Нельзя представить Мандельштама без Петербурга и
литературного Петербурга без Мандельштама.
Вихрь революции разрушает старый Петербург. Остаются старые здания,
приходят новые люди. Того Петербурга, которым дышал Мандельштам, уже не
было. Он покидает город, приезжает в Москву, наполненную поэтами и