"Рюрик Ивнев. Богема " - читать интересную книгу автора

- Не только хотят, - воскликнул Ройзман, - они жаждут. Все молодые
поэты на тебя молятся.
Лицо Есенина стало неожиданно хмурым.
- Ну а старые? - спросил он резко.
- Господи ты боже мой, - заволновался Матвей, - да что говорить о
старых! Они давно склонились перед тобой, да они...
- Ну ладно, - перебил Есенин, - я согласен, только помни условие: на
обеды твои я чихаю, но чтобы вино и водка у меня были всегда.
- Будет, все будет, - успокоил его побледневший и слегка
забеспокоившийся Ройзман.
- Ну, теперь я иду.
- Подождите немного, - вмешалась Соня.
- Нет, дорогая, спасибо. Меня ждет Кожебаткин у Карпович. Я ему обещал
предоставить рукопись. Но ее у меня нет.
- Кожебаткин! - воскликнул Матвей. - А как его зовут, не Александр
Мелентьевич?
- Да, кажется, так, - небрежно бросил Есенин.
- Так ты его знаешь, знаешь... - залепетал он. - Это же один из
крупнейших мануфактуристов. Его изрядно пощипали, но у него и сейчас немало
осталось.
Ройзман с еще большим уважением посмотрел на Есенина. "Вот молодец, -
подумал он, - вот ловкач! Накроет он этого Кожебаткина, если не накрыл".
Есенин ушел. Соня налила две чашки кофе. Матвей мысленно что-то
высчитывал, в глазах его горел сухой, лихорадочный огонь. А нерукотворное
золото солнца смотрело в окно с вековой улыбкой спокойствия и жалости на
пыльные полки, стены и занавески этой растрепанной, всклокоченной комнаты.

Встревоженный муравейник

Бывают люди как бы созданные для полумрака. Солнечный свет больно режет
им глаза, между собой и солнцем они обыкновенно воздвигают баррикады из
занавесок, портьер, ширм. В их комнатах всегда пахнет пылью и тишина -
особенная, точно пронизанная легким запахом эфира. К таким людям
принадлежали сестры Карпович, державшие в одном из арбатских переулков
"тайную" столовую, в которой можно было пообедать и поужинать, как в "доброе
старое время".
Старшая, Мария Павловна, напоминала классную даму, ходила всегда в
черном шелковом платье, густо напудренная и надменная. Младшая, Ольга
Павловна, худая, с крашеными волосами, одевалась пестро, слегка хромала и
была похожа на птицу с подбитым крылом. Ее глаза были замечательны своей
откровенной, ничем не прикрытой лживостью. При пристальном взгляде на них
невольно рисовалась фантастическая картина, как какие-то чудовищные
насекомые, впряженные в тачки, развозят по воздушным рельсам эти
неисчислимые запасы лжи во все концы мира. Чувствовалось, что она сама это
великолепно понимает, и потому во время разговора смотрела куда-то в
сторону, беспомощно скосив глаза, точно умоляла своих собеседников сделать
вид, что они не замечают ее фальши.
Близился вечер. Портьеры были полузадернуты. Красное дерево шифоньерок
и кресел в сумерках поблескивало мрачно, почти зловеще. На высокой тумбе под
большим шелковым абажуром, похожим на зонтик, стояла готовая вспыхнуть