"Рюрик Ивнев. Богема " - читать интересную книгу автора

придавленное недовольство. У находившихся здесь людей не было особых причин
радоваться: весь "сегодняшний день" шел как бы на приступ их святынь -
мелких торгашеских интересов, алчной собственности и тяжелого угарного духа,
настоянного на спирту и лампадном масле.
Кое-как найдя место, мы сели за стол. С правой стороны от меня
притулился мешок с человеческим мясом. Человек сидел спиной. Я видел его
затылок. Неподвижный, тучный, он казался чугунным. Мне стало душно, точно
вдохнул спертый воздух мертвецкой. И вдруг на этом затылке, будто отдельные
живые существа, шевельнулись складки красной, потной и сморщенной кожи. Они
двигались угрожающе, в них было столько недоброжелательства, что я почти
угадывал выражение лица, видеть которое не мог. Инстинктивно протягиваю руку
вперед, как бы защищаясь от удара.
- Рюрик Александрович, что с вами? - спросил Амфилов.
Не успел ответить, как грузная туша обернулась, и я увидел лицо темное,
как пергамент, темное не столько по цвету волос и кожи, сколько по выражению
глаз, губ, носа и щек. Каждая его морщина, казалось, выделяла из себя
невидимый разрушающий яд, убивающий на корню все живое, теплое, движущееся,
человеческое. Мутные глаза в упор смотрели на меня.
- Да ведь это Клычков! - воскликнула Соня.
- Стихотворец Клычков? - переспросил Амфилов, ударяя себя по колену. -
Поэзия - святое дело!
- Ну что уставился? - со злостью выпалил Клычков.
Я встал со своего места.
- Вы злобный нахал.
- Кто нахал? А ну-ка, этого не хочешь понюхать?
Он сжал громадный волосатый кулак, похожий на взбесившегося,
ощетинившегося зверька, и медленно, точно наслаждаясь откровенной грубостью,
поднес его к моему носу.
В глазах у меня потемнело. Я почувствовал, что по сравнению с ним я -
соломинка. Но разум бездействовал.
Во мне проснулась ответная ненависть, которая, как отражение в зеркале,
как тень, как послушное эхо, возникает перед каждой ненавистью. Еще одна
секунда, и, не думая о гибельных последствиях своего поступка, я уже
накинулся бы на этого злобного и спокойного, как гранитная скала, Клычкова.
Неожиданно мои ноги оторвались от земли, и я несколько секунд плыл по
воздуху почти без сознания, а когда очнулся, то увидел себя стоящим на полу,
в нескольких шагах от своего столика, в объятиях знаменитого своими
странными чудачествами поэта-атлета Эльснера.
- Володя, откуда ты? - воскликнул я удивленно.
- Вот тебе на! Не ты один шатаешься по ночным чайным!
Эльснер ходил всю зиму без шапки, в легкой фуфайке с открытой грудью и
с голыми до плеч руками, широко, по-матросски расставляя ноги, раскачиваясь,
точно на палубе во время качки, смеясь так, что его рот, набитый зубами,
похожими на крепкие белые гвозди, открывался, будто пасть зверя, готового
проглотить весь мир.
- Ты что, в борцы записался? С Клычковым на бокс решил выйти? Знаешь
что было бы с тобой, если...
- Я растоптал бы тебя каблуком, - крикнул Клычков, делая ко мне
несколько шагов. - Лижи руки своему спасителю, - добавил он грубо.
- Как вам не стыдно! - воскликнул я. - Откуда такая злоба? - И, смелея