"Алексей Иванов. Граф Люксембург (нераскрытое убийство)" - читать интересную книгу автора

презерватив, всего один! Вот они едут на автобусе, идут пешком, а
презерватива все нет и нет: во всех палатках продают только чертово пиво, а
без презерватива - кондома иначе - нельзя, а очень хочется, до боли...
сестра моя, земля моя, до боли... А иностранка шкварчит, как яичница на
сковородке, что-то "Ньюёо-о-о-о-к, гё-о-о-о-кх, йо-о-о..." и постоянно
убегает приседать в подворотни. "Теряем время!" - кричит он, зло тыча
пальцем в циферблат командирских часов. Иностранка наконец отстает со
словами "Вы меня извиняль, я вас покидаль", а он, непонятно почему, все
ищет и ищет этот хренов кондом, ГАНДОН правильнее" - нарвался на милицию, и
у них, мудак, спросил машинально то же, что во всех палатках. "Есть у меня
один гандон для тебя", - не по-хорошему ласково пропел громила - и в
сумерках обрисовалась вдруг такая здоровая, такая черная, точно сажа, и
ничем, даже отдаленно, не напоминающая гандон, дубина, какую увидишь, и
правда, разве что во сне. И вот теперь у него открытый перелом ноги и
квитанция на штраф в заднем кармане. Парень мычит во сне: мается. Я же,
привстав на локте, слежу за его сном в том окошке; в щелочке неимоверно
распухшего сизого века бегает желтый злорадный, сволочной зрачок. Так тебе
и надо, парень! не будешь валяться пьяный на полу моего детства. Эх, разве
ты можешь оценить архитектурные достоинства этого дома, построенного
некогда знаменитым зодчим? А лепной потолок? А! Ты хоть различаешь там,
высоко над собою Диоскуров, и понимаешь, почему они находятся именно над
опочивальней первого хозяина этого древнего московского особняка? А
пилястры? Гляди какие! Или, может быть, ты и пилястры не знаешь что такое?
Порталы тоже, картуши забытого рода видишь? Конечно не видишь: он давно
замазан штукатуркой и овальный щит напоминает рябое, щербатое лицо сфинкса:
такие же смыленные черты; сфинкс моего дома глядит на раскаляющуюся
университетскую иглу (скоро утро). А обереги видишь? И обереги не знаешь
что такое? Теперь во дворе моего дома идет строительство: возводят гаражи,
корыта с раствором на каждом шагу, воняет селитрой, люди по досточкам
пробираются до места работы. А раньше во дворе был разбит маленький сад,
под каждым окном яблоня, либо сирень, а посреди стоял старый ясень, зелено
дымился листвой, а осенью горел в желтый дым и падали холодные искры за
воротник. А главное ты не знаешь, слушай сюда, какие красивые световые
фигуры отбрасывали вечером окна: срез лимона, гранатовые зерна, серебряное
блюдо... Свет на асфальте изменялся вместе с судьбами, а судьбы менялись в
зависимости от расположения ночных светил. И всякий раз, как на небе
появлялся новый месяц, вот с этим человеком, что храпит сейчас, склонившись
надо мной, раскрыв свой беззубый рот, мы, выключив свет в комнате,
подходили к нашему большому окну, чуть не прыская смехом, но соблюдая
ритуальность, воздевали с серьезными лицами высоко над головой руки с
горстью медяков; усаживали на ладонь пушистый месяц, перемешивали его с
монетами и произносили заклинание, мною уже забытое (вот этот человек
наверху знает: он до сих пор так делает, незаметно, отставив одну ногу, и
на месяц смотрит, как на чудо). Примечательно, уважаемый товарищ, что
одновременно с нами из всех соседних окон протягивались к месяцу руки,
просящие денег. Что касается меня сейчас, то я давно перестал в нощи
просить.
Без двадцати шесть, когда на небе оставалась видной лишь одна горошина
Венеры, а луна забралась, как черт в печную трубу ближайшей бани, когда
дома принялись зевать подворотнями и затряслась земля от первого подземного