"Алексей Иванов. Граф Люксембург (нераскрытое убийство)" - читать интересную книгу автора

лестницы, и не в состоянии перебрать ногами, чтобы найти перекладину; а то
ещё летящий сверху, с высоты десятиэтажного дома однозубый монтировочный
молоток (второй зуб как-то сломан), или же тяжелая грузка, и с запозданием
кричащий ей вслед глухой, как в бочку, голос: "Го-о-олову!", и вторящие ему
такие же голоса из разных темных углов галерки, - кошмар любого театра. И
редко найдется такой смельчак среди актеров или режиссеров, который во
время установки декораций рискнет перебежать сцену.
И вот повадился тут один рабочий сцены мочиться на половики за
кулисами: в темноте ничего не видно и звука нет, а мне же потом эти рулоны
и раскатывать.
Однажды во время спектакля, он опять появился за сценой, уверенный что
никто его не видит. Даже не знаю, что на меня нашло: я мгновенно вычислил
номер штанкета, на котором крепилась кулиса, скрывающая рабочего, и не
успел он своими ленивыми пальцами расстегнуть ширинку, как я вскарабкался
на галерею, не замеченный никем; на пульте автоматического управления нашел
кнопку - и нажал. Загудел мотор - штанкет медленно пополз вверх, загремели
грузки, оттягивающие кулису - и публике предстал на заднем плане мочащийся
рабочий сцены.
Галерка зрительного зала захлопала и засвистела в восторге, балконы
заполненные приезжими из других городов, впервые попавшими в этот театр, не
шевельнулись, вообще слабо вникая в суть происходящего. А партер онемел.
Актеры продолжали петь, но голоса выходили петушиными, кричащими. И кто
скажет после этого, что я не люблю театр. Помощник режиссера, в
полуобморочном состоянии, дает занавес, и вместо бархата, медленно вдруг
опускается цементно-асбестовый пожарный занавес с режущим ухо звонком. И
все это время рабочий стоял, покачиваясь, закинул голову, думая о чем-то о
своем. А длинный ручей выполз уже на середину сцены, добрался до платья
героини - та разразилась истерикой и убежала. По палубам галерок с топотом
забегали верховые3. Я успел вовремя скрыться в коридоре, опоясывающем
театральную коробку. Никем не замеченный, как ни в чем не бывало спустился
в гримерную.
В конце концов, после безуспешного поиска виновного, решили, что
автоматический штанкет опустился сам. "Наверное искра пролетела, -
оправдывался завпост, - ну, а как еще?!" "Искра пролетела, искра пролетела"
повторял он как заведенный, как сбрендивший Германн "Тройка, семерка, туз,
тройка, семерка, туз...". На что ему главный режиссер сказал только "Ну и
мудак же ты".
Театр - какая же ты дрянь!
В который раз ты, театр, оставляешь меня летом наедине с ненавистным
городом, а сам уезжаешь на гастроли. В этот раз по городам Черного моря! И
я лишен моего сладкого моря, такого сладкого, как массандровское вино
"Белый мускат Красного Камня", в котором восемнадцать процентов сахара. Я
заказал привезти мне с моря бутылку морской воды.
Я опять начинаю скрываться от жены, жить у маленького человека и пить.
Утром меня подымает голос святого человека:
- Воспрянь духом!
- Все потеряно. Да? Жизнь не удалась?
- Все изменится. Я подыму тебя. Мы сейчас пойдем в парк, я там видела
утят, мы возьмем их и будем выращивать на балконе.
И вот я на лесной дорожке. Иду, пошатываясь.