"Сергей Иванов. Тринадцатый год жизни" - читать интересную книгу автора

с открытым окном, не боясь наглотаться пыли, - вещь для Москвы, а тем более
для центра, редкая.
Нина Александровна думала о том, что же началось в ее семье. Она хотела
бы сказать: "иная" жизнь, а оказалось - "послегоринские отношения".
Опять проехал автобус, Нина не услышала его. Зато она услышала другое.
Она сидела спиной к тому ковру и той стене, за которыми была комната ее
дочери. Она сидела боком к двери в столовую, за которой спал Ваня... И
все-таки она видела и слышала их обоих!
Сегодня был нелегкий для нее день. Потому что совсем не легкое
удовольствие - встретить человека, которого ты любила десять лет назад. И
видеть в его глазах нечаянное удивление: это он заметил, что ты постарела!
Потом он говорит: "Хочу повидаться с дочерью". Еще полгода назад Нина
нашла бы в себе сил спокойно высмеять его: "С дочерью? О ком ты говоришь?"
Но сейчас, оставшись одна, вдруг согласилась, смутно и трусливо подумала,
что, может быть, Стрелке это надо, как-то пригодится...
Постой, ведь и Стрелка согласилась вдруг - оставшись одна. А я вздумала
обижаться! Неужели мы правда так похожи с ней?
Подумала тревожно: а с Ваней, значит, мы не похожи?.. Ну что ж, Ванюшка
больше похож на отца. Хотя и ссорится с ним бесконечно. Чем больше ссорится,
тем больше и любит!
Холодный ветерок летел по улице, заглянул к ней в окно. Нина
передернула плечами, заметила, что сидит в ночной рубашке. Встала накинуть
что-нибудь... И увидела, поняла: она стоит в комнате... в квартире своего
мужа. Это все теперь ей было чужое! Пусть и прожито здесь восемь лет. Скорее
поменяться и начать иную жизнь. Не "послегоринскую", а настоящую иную! Чтобы
ребята привыкли. Чтобы она и сама привыкла!
Невольно, хоть она вовсе и не была расчетливой или мелочной, Нина стала
прикидывать варианты размена, стала вспоминать, кто из ее знакомых недавно
занимался этими делами... И чуть ли не с презрением остановила себя: "Не за
то вы, барышня, взялись!"
Она вновь села на краешек кровати, так и забыв взять со стула кофту. И
Стелла могла бы сейчас услышать через стену, как скрипит недовольная и
старая деревянная кровать: мол, пора уж угомониться наконец. Но Стелла не
слышала, она спала - пребывала в расплывающейся белой комнате, с белыми
занавесками, с белыми салфеточками и с черным чугунным бюстом, на котором
написано: "И. С. Тургенев"...
Нина Александровна опять стала думать о своих детях. Ни на службе, ни в
других дружественных местах еще не знали о ее делах. Но когда узнают, то уж
обязательно станут жалеть. А жалея, станут ее осуждать. Ну что, в самом
деле, она себе думает? Одна, с двумя ребятами - это же ужас!
Нина отчего-то не чувствовала особого ужаса. Ну, трусила, конечно,
немного. Однако не более того! Ведь ребята уже не маленькие. И она сама еще,
извините, молода!.. Так Нина могла бы сказать любой ахальщице.
Но кроме того, но главное, она - в некоторой тайне от себя - знала что
она... вольная!
А что же это за "вольная" такая?
Вольная? Значит, не растворяется в других, даже вот в собственных
детях. Всегда остается собой. В чем-то сама по себе. Вот пользу приносить -
это должен каждый, это правильно. И она, Нина Александровна Романова, пользу
приносит. Пусть только кто-нибудь скажет, что нет! Заботится, дом в чистоте,