"Борис Иванов. Ночь длинна и тиха, пастырь режет овец" - читать интересную книгу автора

обещал, что Мастер скоро вернется, и продолжал говорить, ползая по картону
на коленях: "Он вернется... Да, да... то, что должно быть совершено,
совершится..."
Пришел почтенный старец, который, говорят, был знаком с Бухариным и
обэриутами; потом - Коломейцев, на удивление трезвый и молчаливый; несколько
художников с папками, две девицы скромно прошмыгнули в тень за шкаф; затем -
немец Клаус, сопровождаемый известным коллекционером. В дверь продолжали
звонить, Коля - объясняться.
- Ну, что ж, - сказал Студент, не будем терять время. То, что должно
совершиться, - совершится. Он открыл тетрадь и начал лекцию.
"Я еще на ногах, - бормотал Корзухин. Он должен был повторять эти слова
снова и снова, потому что воскресить себя удавалось лишь в оболочке
повторяемых слов. - Я еще на ногах", - хрипело его горло под шарфом.
Однажды "правда" явилась к нему в образе пастыря, режущего овец в ночи.
Сегодня он знает о Пастыре больше, он знает, ласковая рука господина может
стать соблазнительным образом. В нежном ответе закрываешь глаза, - и вот
тогда нож Пастыря находит краткий путь к твоему горлу. Он понимает теперь и
другое: те, кто прячется от Бога, твердят: Бога нет, - ничтожества, которые
не решились заглянуть в Его глаза, они поверили в свою ложь, они развесили
свои цветные тряпки и воздвигли фанерные декорации, они наполнили мир шумом
детских песен и речей. Но что до этого Богу, он совершает неотвратимое среди
фанерного царства. Люди ищут виновных в своем собственном стаде. Глупцы, они
спрашивают: за что?..
Церковная дверь оказалась случайно незапертой, - вечерняя служба
закончилась, верхний свет был уже выключен. Несколько старушек-прихожанок
обходили приделы и гасили свечи. Старый священник в ризнице снимал облачение
и переговаривался со старостой, плешивым, злым, постным человеком без
возраста. Возмущенные и устрашенные шагами Корзухина, старухи с разных
сторон вышли ему навстречу. Старица Аксинья только взглянула на художника,
так сразу понудила себя скорее достичь завхоза храма Агатову, атеистку, но
женщину нужную для всякого порядка. Так она и бежала, сбиваясь с дыхания, не
приготовивши речи, и от волнения, не трогаясь с места. Другая потом
рассказывала:
- Я сразу поняла - бес. Шапку не снимает, лоб не крестит, а глаза, как
угорелого, верно говорю, не вру. Про дух, - шел ли от него? - не знаю, и зря
говорить не буду, но сам весь большой, матерый, неистовый. Бежит - ничего не
видит. Я к нему, говорю: "Вардухалак ты, вардухалак непутевый, что голову,
как дурной укутал?! Все забыл, - говорю, - где твоя гастрономия, где Храм
Господень. Очисти, - говорю, - церковь, сейчас милицию вызову". А он мимо
меня, чуть с ног не свалил, - к алтарю. А тут распятие нашего Спасителя, -
недаром говорили, чудотворное оно. Как уставился, так и ноги к земле
прилипли. Этот балбес стоит и стоит перед Богом Распятым за греховную бездну
всего мира, а я трепещу: ведь никто на помощь-то не идет. Что будет, не
знаю, - разобьет, - грешная, думаю, - распятие или еще что-нибудь сделает. А
Иисус, вижу, весь светится. Что бес перед нашим Господом! - из пыли выйдет и
во тьму войдет. И ушел.