"Борис Иванов. Ночь длинна и тиха, пастырь режет овец" - читать интересную книгу автора

набережную тень дома и, как черное покрывало, ложится на деревья, человека,
ларек, детскую песочницу. Но линия горизонта изгибается, начало композиции,
как осевая точка, перемещается вниз, и оттуда, из этой точки, берут
происхождение независимые друг от друга двойные изображения. Сферическое
пространство оказывалось стянутым невидимыми линиями, но все, что на листах
было изображено: люди, деревья, дома, птицы, машины, как бы не знали, не
помнили, не догадывались о своем единстве, и это придавало их бытию значение
не тайного, как прежде у Корзухина, а явного абсурда. Некоторые листы
напоминали взрыв: взрыв, и все разлетается в разные стороны, сохраняя
невыносимо нелепые позы, жесты, - протягивали друг другу руки для
рукопожатий, смотрелись в зеркало, вешали на балконную веревку белье,
наказывали собаку. Все, что можно было сделать в этом мире, оказывалось
нелепым.
Серия росла быстро, Корзухин явно искал единственное решение темы.
Алена и Коля слышали шорохи его упрямой работы, дыхание, скрип рассохшегося
паркета, перо стукалось о дно пузырька с тушью. Незаметно уходил на улицу и
незаметно, иногда после полуночи, возвращался, Алена поднималась и наливала
ему чай. Мастер, не изменяя привычкам одинокой жизни, ломал хлеб руками и
ставил стакан мимо блюдца. В первые минуты его возвращений можно было
увидеть, с каким выражением лица он странствовал по улицам.
- Маэстро, - сказал Студент, когда присмотрелся к новой серии
рисунков, - не хотите ли вы назвать свою графику "Атомная эра"? Вообще
художникам пророчества не удаются. Но что вы все-таки хотите сказать:
экспансия или распад? Если экспансия, тогда попробуем представить, как Алена
разливает чай где-нибудь на Венере.
Мастер засмеялся чему-то своему, глядя вкось с веселым напряжением.
- Но, - продолжил Студент, - человек всегда хочет иметь дело с чем-то
одним. Один мир, один Бог, один вождь, одна система: он - и что-то второе.
Если бы так и было, человек, во всяком случае, сумел бы приспособиться: стал
бы или зверем, или Богом, и все проблемы разрешил раз и навсегда. Но ему
постоянно во сне и наяву мнится третье, иная система координат. Я сейчас
сделаю предположение: третье - это и есть прекрасное, соблазнительно
прекрасное. Что нам до возможностей, которые не прекрасны! В двухмерном мире
есть только необходимое... Я вспоминаю древнюю и верную интуицию: поэтами,
художниками владеют демонические силы, они обольщают человека голосами и
красками, словами и мечтами. И он идет за ними следом, позабыв надежную
схему двойного мира.
- Ты хорошо говоришь, - глухо отозвался Корзухин из своего угла, -
но-не-в-этом-дело.
Колю не порадовала редкая похвала Мастера. Он смутился, стал торопиться
домой. Растерянный, попрощался, стал просить, чего никогда раньше не делал,
извинения за то, что сегодня так долго у них засиделся.
- Как страшен мир, - думал Студент, выбегая на улицу. - Я бы долго так
не выдержал. Но Мастер видит жизнь без прикрас, день за днем. Черпать воду
решетом: отсеивать диковинные крупицы смысла и черпать дальше, не придавая
улову никакого значения. Знать: летишь в пропасть, и при этом застегивать
пуговицы и пересчитывать мелочь в кармане. Ведь он ни на что не надеется! А
я? "Ваши картины когда-нибудь будут висеть в музеях!" - я буду повторять эти
пошлости во всех созвездиях, как на Венере Алена все так же будет разливать
чай: стоять нужно слева, крышечку чайника придерживать салфеткой...