"Юрий Иваниченко. В краю родном, в земле чужой" - читать интересную книгу автора

За две недели и снег, и паводок сошли, как не было, озимь
выпросталась, густо зазеленела, сады зацвели и зажужжали пчелами, а дороги
просохли.
Дядьки поставили два куреня (от воды и от земли еще тянуло холодом) и
взялись в три десятка топоров наводить мосты. А пока они тесали да
сколачивали, выпало доброе время перевозчикам. Наскоро засмоленные байды
гоняли от берега к берегу весь день, а если накинуть двугривенный, то и
ночью. А от зари до зари тянулся вдоль смоленого каната паром - четыре
байды, перекрытые крепким дощатым настилом. Полдюжины коней, два селянских
воза или панскую бричку принимал за раз дядько Мокий, и работы пока
хватало, еле выбирал полчаса, чтобы пообедать из хозяйкиного клунка.
Хороший заработок, жалко - ненадолго. И жалко - сил не хватало -
тянули веревку втроем, с приймаком Грицьком и молодым Петром Москаленко.
Грицько свой, копейка в дом, а Петрика жалко - байстря, а справный хлопец.
Только рассвело; на перевозе еще никого. А неподалеку, возле Козацкой
могилы, уже взялись за дело землекопы, нанятые гладким киевским паном
раскапывать песчаный холм. Мокий натоптал глиняную люльку, выкресал огонек
и, наказав Грицьку, чтоб от парома ни ногой, пошел к землекопам.
Подошел - и вовремя: как раз поднимали черную дубовую крышку.
Подняли - и ахнули, а киевский панок аж забегал, похлопывая в ладоши.
В просторном дубовом гробу лежал козак. Не скелет, не высохший труп, а
будто спящий черноусый парубок.
Все цело: и жупан, и шаровары, и короткие сапожки, и смушковая шапка с
китичкой. Рушниця длиннющая с насечкой из темного серебра, пика, тяжелая
кривая сабля, фляжка, подсумок - все положили братья-сичовики, чтоб воином
встал козак, когда позовет труба Господня. Может, сто, может, двести лет
пролежал козак - а земля особенной оказалась, а может, стала такой от
густой крови, пролитой здесь, но будто спит, только бледный-бледный весь,
да бескровные губы под черными усами скривились и окостенели так, как у
живых не складываются.
Кто в шапках был - поскидывали, перекрестились; а панок киевский не
первую, видать, могилу потревожил - хоть бы что, распоряжается. А что
мужики? Перекрестились, да и в раскоп. Рушницю достали - длинную и тяжелую,
пику, рассмотрели, как можно ствол ставить, чтобы стрелять метче. А там и
баклагу вытащили - а в ней плещет. И пока пан зарисовывал и записывал,
открыли а она до верху полная горилки. Начали пробовать, Хороша. А уж
крепкая - куда там твоя монополька! Всем по два глотка хватило. Панычу,
само собой, пустую баклагу вернули.
А тут Грицько с переправы позвал - подъехали паны, грузиться надо.
Поспешил Мокий к парому.
Не бричка - карета, золоченая, на рессорах. В карете пани, два
ливрейных лакея, форейтор цыганистый и не по-нашему говорит; паны верхом на
паром въехали, оба статные, по лицу - вроде отец и сын, а кони красавцы,
век таких Мокий не видел. Золотые, шеи - лебедем, головы маленькие, гордые,
а ноги длинные и сухие, как у хортов.
Поклонился Мокий их сиятельствам (сказали - граф Кобцевич с
семейством), ловко принял целковый и бросился цепь отматывать. Только бы
отчалить - а тут подскакали к перевозу двое казаков. Оглянулся Мокий -
место еще есть, да и паны не торопятся, беседуют по-иноземному. Придержал
паром, подождал пару минут, пока взойдут казацкие офицеры на настил, и