"Юрий Иваниченко. В краю родном, в земле чужой" - читать интересную книгу автора

передвижения, а не Полета.
Полета, начинающегося со скорости куда выше самого либерального
ограничения, скорости, когда шум, и свист, и дребезг сливаются в один
ровный гул, и изменяются все перспективы и очертания, и на чувстве
обладания и власти (над чем - Кобцевич никогда не формулировал) в его
подсознании, если надо, сами по себе рождались ответы... Всегда ли
правильные? Кобцевичу казалось, что да, но людям свойственно ошибаться...
Ответ был нужен, очень хотелось дотянуться до решения, ну хотя бы
просчитать на пару ходов - что же будет из сегодняшнего секретного решения,
сработает ли привычная, а может быть, и единственно правильная логика - или
он просто обязан сделать хоть немного, хоть что-то, чтобы предупредить.
Предупредить - раз уже не в состоянии помешать. Никто не лучше - ни те,
родные, привычные начальники, над которыми можно смеяться (негромко), и
которым ничего особенного уже не надо, лишь бы сохранить, - или новые,
лезущие, выкручивающиеся наверх на чуть ли не единственном срабатывающем
сейчас лозунге - национальной идее.
- Но сейчас, по этой дряни вместо дорог - разве разгонишься? Лучше
всего сейчас - посоветоваться... Не с Вадимом ли? Тоже ведь сволочь,
депутат, лицо заинтересованное, хотя и умный мужик...
Что-то изменилось в этом краю Вселенной. Три года назад, получи
капитан Кобцевич такую вводную - надо сделать так-то, приструнить
националистов, сепаратистов и прочих демократов, - взял бы под козырек и
как дуся отбарабанил бы положенное, а если и вспомнил бы о Вадиме, то лишь
с желанием посмотреть на его морду, когда все закончится. А сейчас накатило
состояние неопределенности... На мир, конечно. Или на самого себя? Сколько
лет думал - нет безнадежных, есть только заблуждающиеся, и всем им без
исключения можно - а значит, и нужно втолковать, с какой стороны правда.
Не в мире беда. В нем самом. Нет сил ни выгнать Машку, ни даже
показать ей, что он обо всем догадывается; нет сил оторвать от себя Лешкины
ручонки, когда он - ч у ж о й, - называет его папой... Только и хватает
решимости, что отваживать от дома Рубана, да и то аккуратно, без
демонстраций.
Или все-таки перемены в мире? В самом воздухе? И нет уже сил
отстаивать одну правду, свое, прежнее, присягой освященное, когда вокруг
столько правд и твоя далеко не самая чистая...
Впереди притормаживал и, чуть скользя по неровному накату, подруливал
к остановке троллейбус.
Дмитрий еще сбавил газ и принял влево. "Нива", только неделю как
переданная отряду, машинка верткая и резвая, подалась на свободную полосу.
Краем глаза Кобцевич разглядел знакомую дубленку; тут же узнал и
хозяйку, хотел посигналить - но Татьяна, нервно оглянувшись, уже скрылась
за троллейбусом.
Дмитрий притормозил, пропустил громоздкого "рогача" вперед - и тут же
снова обогнал, поймав быстрым тренированным взглядом знакомое тонкое лицо
за немытыми троллейбусными стеклами.
На следующей остановке Татьяна не вышла; третья - просто жилые дома,
здесь в основном загрузка в пересменку. Кобцевич, никак не называя себе
свои действия, проскочил дальше, свернул за угол и поставил машину так,
чтобы видеть обе остановки перпендикулярного маршрута.
Троллейбус подкатил через полторы минуты; еще несколько секунд - и