"Вячеслав Иванов. Перевернутое небо (Записки о Пастернаке, окончание)" - читать интересную книгу автора

Отдав письмо Воронкову, я выхожу из кажущегося безлюдным и немым здания
на явно безлюдный, заполненный машинами двор. Там меня ждет такси, я еду
обратно к дому Ольги Всеволодовны. В большой комнате накрыт стол, откупорена
бутылка коньяка, мы чокаемся, выпиваем. Стараемся говорить о чем-либо, что
могло бы отвлечь Бориса Леонидовича от его грустной задумчивости. Ему
определенно не по себе, но и ему хочется отделаться от печали, стряхнуть с
себя видимое всем уныние. Он вместе с нами слушает рассказ сына Ольги
Всеволодовны Мити, только что вернувшегося из археологической экспедиции в
Грузию, где он копал курганы второго тысячелетия до нашей эры. Этой
экспедиции посчастливилось в то лето найти древнее захоронение с колесницей.
Я поражен рассказом, потому что как раз в то время начал заниматься следами
переселений индоевропейских племен, передвигавшихся на колесницах, читал об
этом лекции (им суждено было прерваться вскоре из-за событий, о которых я
рассказываю), начал писать и печатать статьи на эту именно тему. Мне не
хватало как раз сведений о Кавказе - и надо же, чтобы я услышал их в тот
день, среди волнений, относящихся вовсе не ко второму тысячелетию до
Рождества Христова. И уже не потому только, что хотел увести мысли Бориса
Леонидовича в сторону от этих волнений, я, задетый за живое, расспрашиваю
Митю о находке, о том, как бы мне узнать все ее подробности.
Борис Леонидович, всегда настойчиво искавший уподоблений и тут же
делившийся найденными подобьями с присутствующими, слушает Митю и, глядя на
него, восклицает: "Похож на молодого Маяковского!" При всем, что в ту пору
говорил и писал Пастернак о позднем Маяковском, в этом замечании о молодом
Маяковском не было никакого оттенка отрицательного, напротив, он находил в
Митиной внешности черты, особенно ему когда-то пришедшиеся по вкусу. На
какое-то мгновение Пастернак повеселел, сказал, что, выпив немного коньяку,
чувствует себя лучше.
Ариадна Сергеевна заговаривает о бумагах своей матери, которыми она в
то время занималась, о тогда нам не известных стихотворных переводах
Цветаевой с русского на французский и о том, какой (скорее отрицательный)
прием встретили эти переводы в то время, когда они были сделаны, у знакомых
с Цветаевой поэтов, писавших по-французски. Борис Леонидович очень вяло
откликается на ее рассказы, несколько меня этим удивляя.
Как мы ни старались удержать разговор в границах за пределами
происходившего в те же часы в Союзе писателей, тема опасности, грозящей
Пастернаку, вторгалась в нашу общую беседу. Ольга Всеволодовна начала
говорить о том, что в Переделкине жить и гулять опасно, предлагала, не
поселиться ли Пастернаку временно у нее, не будет ли это безопаснее. Он
отверг это предложение сразу и решительно. Его раздражили и последующие
разговоры о том, что ходить по Переделкину одному, как он привык, не стоит.
Нехотя согласившись с предложенем Ольги Всеволодовны, чтобы я его
сопровождал сегодня вечером в обычной для него прогулке перед сном, он
пресек дальнейшие претившие ему разговоры очень решительно. Он встал из-за
стола со словами: "У меня такое чувство, что я побывал здесь на заседании,
где меня тоже обсуждали, как сейчас обсуждают там". Он был раздражен
назойливым вмешательством в заведенный распорядок его жизни, который ничто
не должно было нарушать - даже угроза нападения из-за угла. Он не считал ее
несущественной, но не желал с ней считаться. Его бесило явное стремление
Ивинской использовать ситуацию в своих целях, не имевших отношения к заботам
о его безопасности (а мне казалось, что в это время едва ли кто-то из его